| |
+ 54 011 3876 5142
Telegram - @roulkerissimou
Whats App - + 7 905 288 22 77
id в Контакте - 30177
Skype - rolkerskype
Живой Журнал - www.rolker.lj.com
| |
| |
|
|
|
Rolker  Пишу рассказы 14 дней |
Четырнадцать дней
«Солнце встает, становится теплее», — да брось давай, кого ты пытаешься обмануть! Холодно и мерзко, ноги ледяные, голова чугунная, мурашки по телу. И не солнце это, — это лампочки, тускло светящие где-то ближе к потолку. Да, они тоже жёлтые, только вот не такие яркие, — искусственные. Придуманные для того, чтобы себя обманывать, причём придуманы самым главным обманщиком — Ильичом. Хотя, — опять нет! Эти, — какие-то длинные, белые, похожие на мечи Джедаев, мерцающие мертвенно-бледным сиянием. Если бы я не знал, что такое лампочка, посмотрев на них, сказал бы: в угря засунули масляную лампу. Но я, чёрт возьми, образован! Я знаю, где я нахожусь, знаю, что случится через несколько часов, знаю, что светит у меня над головой!!! Я всё это знаю! Я вынужден всё это знать! А как хорошо, когда ты ничего не знаешь. Когда ты не в курсе. Когда ты не ты. Когда можно смотреть на потолок, и думать, что это солнце. Они же похожи. Они почти братья. Или сёстры? Определённо братья. Что-то родственное в них есть… Кровь? Нет, не кровь, кровь в солнце, — это просто смешно. Свет, определённо свет! Свет — это их родство. То, что с ними, то, чего у них не отнять. Свет — это они. Солнышко…как оно тепло греет. Хорошо. Даже жарко. Пот ручейками по лбу и подбородку. Он уже пропитал тельняшку. А ногам всё равно холодно. Ноги просто ледяные. Светло-голубой температуры. Им уже даже не больно. Им всё равно. И мне всё равно. Всё равно, всё одинаково. Всё просто. И уже не важно. Ведь у меня есть солнышко. Моё личное, длинное, белое солнышко. Кто вам сказал, что солнышко не бывает белым? Это особенное, — моё. Оно всегда белое. Оно всегда есть. Только оно уже старенькое, мерцает иногда. Как же всё-таки холодно!
6.28 — я ненавижу свой телефон!!! Какого он так противно звенит?! Виброзвонок громче пиликанья! Такое ощущение, что пытается изнасиловать крышку стола.
Кто придумал такую отстойную штуку, как работа? Почему я должен спать шесть часов в сутки, каждое утро вскакивать и бежать в офис, — «Тебе повезло, ты не такой, как все», — да, я не такой, как все. Я тупее всех! Всем спать ещё часа два, а я вот должен открыть глаза. Волевое усилие — вуаля — глаза открыты. Ой, бл…, чёрт! сколько уже пытаюсь себя отучить материться. Но сейчас слово того стоит, — уже 6.35. Ноги согнуть, туловище приподнять, тапочки нащупать. Включаем лампочку — закрываем глаза, чтоб не ослепнуть. Они мне ещё пригодятся. Ещё восемь часов работать. Где-то здесь, в районе тумбочки-стула, была футболка. Вот оно, детище китайской народной промышленности. Всё-таки длинные волосы — штука ужасно неудобная. Они постоянно путаются и лезут в глаза. Расчёску — в задний карман семейников. Семейники с задним карманом — очень практичная вещь. Раскачивающейся походкой, чтобы как можно дольше удерживаться в равновесии, продвигаемся к двери. Правый тапочек пал жертвой борьбы с половиком и, поверженный, остался недвижим на поле брани.
Ё-моё! — девушка!
А я в исподнем! Что за девушка? Ага, соседская девушка. По кличке Лида. Меня не заметила — уже хорошо. Зашла в туалет. Нам всё равно в другую сторону, — нам в ванную. Надо, надо умываться по утрам и вечерам! О Господи, кто это глядит на меня в зеркало!? Я же вчера не пил, я не могу так выглядеть. Или пил? Попытались улыбнуться — нет, так не пойдёт. Так не улыбаются, так скалятся. Отставить на сегодня улыбаться. А это что за шишка на лбу? Вот я вчера в косяк двери улыбался!
Ёперный театр, 6.41! Я уже должен быть у лифта. Спокойно, надо воду включить. Млин, ну почему я опять не успел побриться? Всё, на работу по любому опоздаю.
Плеер в уши, телефон в карман, — и быстрее вниз, к створкам ждущего лифта. Цветовая ретроспектива. Лифта долго нет, только тоскливо скрипит трос, мелькая за лакированными, обитыми листовым железом дверьми, — мы ли не ПриМаты? Бегом по лестнице, перескакивая через четыре ступеньки. Этажи мелькают перед глазами, как кадры в немом кино. Дом ещё спит. Так куда я, идиот, собрался? За твою зарплату нормальные люди даже вставать не подорвались бы в такую рань. Считаем этажи, это моя любимая детская игра — она успокаивает, и от праздных мыслей по поводу смысла жизни (жизни смысла), отвлекает. Девятый, — консервная банка на подоконнике. Восьмой, — Рiдна Украiна на стене ярко синей краской. Седьмой, — ленивая кошка на ступеньках, — и даже не посторонится, чтобы дать мне пройти. На тебе по башке ногой! — то-то же, чтоб больше здесь не видел, — и только попробуй так с утра заорать, когда у меня похмелье, — на шаверму пущу. В конкурсе красоты среди кошек Питера победила шаверма. Ха-ха. Старый избитый якобы юмор. Говорят, что лучшая шаверма на Невском. Не знаю, — ни разу не видел. Наверное, она просто неуловимая, и оттого такая знаменитая. Шестой, — холодный бетон, забросанный бычками. Неинтересный этаж. Ещё вниз, — там что-то определённо есть, — иначе просто быть не может. Точно, — пятый, — уборщица в знаменитой позе «раком». Не буду здороваться, — пусть меня посчитают грубым мужланом; просто не люблю общаться с пятой точкой. Четвёртый, — всё прозаично до ужаса: листовка с выборов. За кого в это раз? За Явлинского? — да я и так за него всю сознательную жизнь. Третий, — осколки, — «а на мостовой осколки вдрызг разбитой треуголки». Нет, не они, — осколки от пивной бутылки. Второй, — что у нас на втором? Почта. 6.49 — всё равно уже на работу опоздал бесконечно, так что можно и проверить. Афанасьев, Акулов, Антонов -
Чёрт! Какого!? За что?
На парапете второго этажа стоял парень, стоял, и ошалело смотрел на помятую бумажку в руках. Может, это его девушка бросила? Или с родственниками, — не дай бог, конечно, — что случилось?
«Ты чего?»
Такого взгляда я не видела давно. Наверное, так сходят с ума. Обречённый, загнанный зверь, испуганный и разозлённый, остервенелый. Наверное, такой взгляд был у Гитлера, когда он отдавал приказ о взрыве осаждённого Рейхстага.
Он прошёл мимо, выронив бумажку из рук. Куда-то за угловатый поворот, в тёмный провал лестничной клетки. Он промолчал, ничего мне не ответил. Проигнорировал. Я подняла сероватый листочек. Старая печать, пожелтевший от времени бланк.
Повестка № 105963 В соответствии в федеральным законом о воинской обязанности и военной службе Вы подлежите призыву на военную службу и обязаны ___ к ___ часам явится в военный комиссариат по адресу ____ для проведения мероприятий, связанных с призывом на военную службу.
Вместо пустых клеток жирной гелевой пастой были вписаны 24.03.2004, 9.30, каб. 30, к/я.
А ещё говорят, что призыв начинается первого апреля. С этим, видимо, решили не шутить. Какое сегодня число? Десятое. Понятно. Да, пареньку осталось гулять пару недель. Четырнадцать дней.
Утро. Платформа, перрон, станция, — как угодно, смысла это не меняет. Как много всё-таки ненужных слов придумали люди, чтобы обозначать одно и то же. Вот кому-то делать было нечего!
Кепка тракториста особенно отвратно смотрится на женской головке, — да, это про вас, девушка, и не надо на меня так злобно зыркать, потому что вслух я всё равно этого не скажу. А мне может плевать, что вы и так догадались. Это не креатив и уж точно не модно, — это пошло и обыкновенно некрасиво. Я же сказал, то есть, извините, подумал, — отвратно, и вы меня своим красноречивым взглядом ни в чём не убедите. Ну и пожалуйста, я уже привык общаться со спинами. И вам всем нет дела до того, что я думаю. Что ж, я буду с вами солидарен, и просто промолчу. В смысле, засуну вас в игнор.
Идиотизм — говорить, что Россия принадлежит Кому-то, потому что Кто-то даже не может осознать, выразить, что есть Россия, а уж тем более, не в состоянии ей обладать. Хорошо, если ты меня понял. Глупость это — листовки НБП. Кругом их полно. Просто какой-то питерский фашизм. Левая отмаза. Только вчера видел грузина с НБПшной свастикой на рукаве. Попса это, дешёвое развлечение. «Пора очистить от хачей голубую планету», — очистить бы от вас, уже сил моих нету! Я перестал делить мир на «наших» и «ваших» лет в пять, а некоторые болеют этим всю жизнь. Эдичка, например.
Из-за тёмной стены леса забрезжил огонёк, превратившийся в большой жёлтый семафор электрички, похожий на содранное второпях с неба агонизирующее солнце. Ораниенбаумская «стрела» била мне в глаза острым светом. С другой стороны загудел поезд из Питера. По расписанию он должен был приходить на две минуты раньше, чем Ломоносовский, но сегодня был явно не в ударе и проигрывал нашему. Люди на платформе как-то оживились, задвигались, подбадриваемые победой своего железного любимца, и потянулись к путям, приязненно щурясь от яркого семафорного света. Величаво подвалила к бетонным плитам грязно-зелёная сигара состава. Даже не подвалила, а, скорее, причалила, приземлилась, пришвартовалась.
Чрево вагона приняло утренних пассажиров, — в основном, студентов, торопящихся на первую пару, и таких же пьяных мужичков, добиравшихся «после вчерашнего» до родного очага.
Ловкость ног, и никакого мошенничества, — вуаля, я уже у окна, на самом выгодном для поездочной полудрёмы месте, с очаровательной соседкой напротив и нетрезвым коллегой слева. Надо немного поворочаться, устроиться поудобнее, и … и, пожалуй, читать мне лень, потому что далеко лезть в сумку, — займёмся любимым времяпрепровождением — глазением в окно.
Пятнистая луна на сером фоне неба подозрительно мелькает среди кудрявых крон, ровно на невидимой нити, на расстоянии одного безымянного пальца от телефонных проводов.
Вагон конически закругляется к концу, принимая форму сложной геометрической сосиски, облицованной листовым железом; за окнами, пыльными и пожелтевшими, белым ватманом стелется снег, перемежаясь ржавыми пятнами высохшей травы. Чтобы увидать всё это в панораме, требовалось поднять глаза чуть выше груди соседки. А грудь была хороша, — статная, выпирающая, с трудом сдерживаемая тоненькой футболочкой, с острыми сосками, торчащими как символ всего желанного и недоступного, — словом, такая, которая всем без исключения должна нравится. Устыдившись подобных мыслей я окинул взглядом вагон, и с удивлением выяснил, что удалось это мне одному. Все остальные дружно лицезрели пресловутую анатомическую подробность, — молодые девушки с завистью в накрашенных дешёвой тушью глазах, пожилые женщины с осуждением на тройных подбородках, ну а мужская половина, разумеется, с плохо скрываемым вожделением сами понимаете где. Казалось, что железная сосиска, набитая похотливыми грешниками, несётся по пути в преисподнюю. Я предпочёл зажмуриться и незаметно заснул.
«Следующая станция — Санкт-Петербург, Балтийский вокзал» — ворвался в мою сладкую дрёму противный, хорошо поставленный голос дикторши.
Выйдя из вагона, я отступил на шаг от толпы, чтобы не быть раздавленным в утренний фарш жизнерадостными пассажирами, и прислушался. Остатки электричества шипели по рельсам.
Больше ничего нового не звучало. Когда толпа народу выходит на свежевыпавший настил снега, то поднимается ужасный скрип. Правда, он кажется настолько естественным явлением, что заметить его можно далеко не сразу.
Этот раз не был исключением, — прислушавшись, я уловил сначала едва заметный, а потом всё более явственный звук. Повинуясь его ритму, ноги, мерно чередуясь, словно играя друг с другом в поддавки, понесли меня к турникетам по выложенной ровными серыми кирпичиками мостовой. Как обычно, у выхода с вокзала была давка. Бойко работая локтями, я проплыл по головам к турникету и одним прыжком преодолел якобы предназначенное для контроля «зайцев» препятствие. Впереди белел первый день, — первый из четырнадцати.
Болела голова. Не помогла даже таблетка анальгина, прожёванная всухомятку и наполовину прилипшая к нёбу между Василеостровской и «Гостинкой». Со стены на меня как-то неуверенно смотрел ободранный Маяковский, выложенный красной плиткой. Неестественно бледные, белеющие хлоркой щёки и зрачки полувопросительно взирали на смазанный людской поток, служивший моей декорацией, и разбитые кроссовки на пыльном бетоне. Но меня это мало интересовало. Ужасно болела голова. Виски набухали и пульсировали, перегоняя кровь от стремительно бледнеющих кистей рук в покрасневшую, налившуюся тяжестью голову.
«Подожди» — схватил я за рукав смутный силуэт, мелькнувший между мной и Владимиром Владимировичем.
«Да пошёл ты!» — отозвался девичий голос, и фигура рванулась вперёд. Мои ослабевшие пальцы разжались, и только успел крикнуть вслед — «Да подожди же ты!», но меня, видимо, никто не услышал. Схватившись за поручень, я еле удержался на ногах, — в глазах был красный туман. Кто-то толкнул в плечо, так что я чуть не упал, буквально повиснув на перилах. Маяковский с укоризной смотрел сквозь мутную пелену людской толпы, вывалившейся из очередного подошедшего поезда. Было плохо. Меня тошнило, — не так, как рвёт, когда желудок пытается вылезти через горло наружу, а тихонько, молча, — словно назревающая буря внутри, мутившая и готовая в любую минуту тугой струной рванутся вверх.
Я куда-то улетал. Улетал на бешеной скорости. Всё вертелось и мело над головой, томно завывая. Стрелка спидометра металась по маленьким чёрным циферкам, прыгающим перед глазами. Стекло потрескалось и тряслось. Я не верил стрелке. Она показывала 200 км/ч. Но так не может быть. Это только Тату по TV могут носиться с такой скоростью. В реальности, в этой матрице такого не бывает. Это очень много. Слишком много.
«Стой, не падай!» — меня кто-то изо всех своих несознательных сил пытался удержать на ногах.
«Уйди» — отмахнулся я.
«Ну, ни фига ж себе! Сначала он меня хватает за самые неподходящие места, а потом гонит прочь. Нахал!» — наигранно заявила девушка, но меня не отпустила. Голос мне неожиданно понравился, и я вдруг узнал в нём те самые гневные интонации, что кричали мне минуту (или сколько там?) назад.
«Red Fox» — прочитал я на её рюкзаке — «Красная лиса».
«Спасибо тебе, лиса. Большое.»
«Кто? Ты чего? Видать — совсем плохо. Пошли, я тебе помогу, ты на меня опирайся. Тебе куда хоть ехать?»
Маяковский с одобрением посмотрел на меня, и вроде бы даже добродушно подмигнул. Я кивнул ему в ответ, и вдруг резко поплыл вниз, увлекаемый скрипящей лестницей. Лиса всё ещё была рядом. «Алё, тебе куда надо, я тебя провожу», — потрясла она моё многострадальное плечо..
«На „болты“, наверное», — неуверенно ответил я.
«Хорошо. Пойдём. Как же это тебя так угораздило?»
«Да всё нормально, спасибо, извини. Мне уже действительно лучше», — в самом деле, как-то полегчало, свинцовая тяжесть перестала концентрироваться в голове и равномерно растеклась по всему телу.
«Ты уверен?»
«Да, почти. Я сам доеду»
«Точно?» — похоже, что она действительно волнуется. Это показалось мне трогательным до рези в животе. Чтобы скрыть очередной приступ боли, пришлось отвернуться и согнуться пополам. Во внутреннем кармане нашлась помятая картонная роза. Я сделал вид, будто доставал её.
«Вот. Тебе. Это. Спасибо. Со мной уже всё в порядке. Ещё таблетка анальгина, и я снова на ногах. Прислони меня вот здесь, пожалуйста. Колёса в кармане сумки».
Она бережно довела меня до стены, аккуратно облокотила о холодный мрамор и принялась искать антибиотики. Мимо нас гудела толпа, разбиваясь о железные поручни, и растекалась по вестибюлю, уходя в пространства между колоннадами маленькими ручейками, словно стайки небольших юрких рыбёшек. Наконец блестящая пластиковая упаковка с ровными пуговками белого цвета мелькнула у меня перед глазами. Я с трудом открыл рот и запихал туда показавшуюся необыкновенно большой таблетку. Сразу же связало челюсть. Голова загудела, и неожиданно прояснилась. Осталась только слабость, словно пробежал трёхкилометровый кросс. Жар тоже отступил. Пелена перед глазами слегка рассеялась, — ровно настолько, чтобы я мог видеть свой нос, и ярко-алым пятном сгустилась вновь. «Осторожно, двери закрываются» — прогудело где-то в алькове и заухало вокруг. Я почувствовал себя настолько хорошо, что даже сделал шаг вперёд, чем нимало удивил свою случайную спутницу.
«Ну, вот и отлично», — облегчённо произнесла она, — «Тогда я побежала», — и исчезла в толпе.
В голове резко прояснилось, сработал врождённый рефлекс хватания, но руки полоснули лишь пустоту.
«Эй, Лиса, подожди! Можно тебе сказать спасибо? Давай завтра встретимся здесь же около пяти», — крикнул я вслед. Ответом мне было монотонное гудение толпы, заунывное и страшное, гораздо страшнее тишины. Но тут до слуха долетело теряющееся где-то в гуле подъезжающего поезда «Посмотрим».
За окном мелькал солнечный свет, чередуясь в зрачках со стоящими по обочине дороги тополями и берёзами, отчего у меня неприятно закололи виски. Ощущение было таким, будто я находился внутри зебры, только полосками внутрь, и зебра эта постоянно прыгала у костра. Неожиданно я чихнул. В громыхании автобуса никто, даже я сам, ничего не услышал. Листовое железо кругом, разбавленное вкраплениями полупластикового стекла, и грязные сугробы за ним, — типичная картина. Настырное утреннее солнце пылало в узоре рваных облаков. Чёрные рогатки деревьев, покосившиеся заборы, словно заляпанные грязью стволы берёз. Рваный бугорок снега, тянущийся на протяжении дороги по разделительной полосе, чахлые ровные кустики акаций. Несмелое небо аляповато выглядывало из-за куполов церкви. Спичечная сетка лесов стояла, облокотившись на серую стену дома, шелушившуюся жёлтой когда-то краской.
Через несколько времени автобус свернул с Санкт-Петербургского шоссе, и покатил по узеньким Петергофским улицам, оставляя за громыхающим железным бампером Константиновский дворец.
Мысли привычно путались, застревая во лбу и натягивая желтоватую кожу как барабан. Руки по привычке набирали на воздушной клавиатуре словосочетания и кусочки фраз. Немного тянуло в сон. Приятная теплота растеклась по всему телу. Прядь волос перед глазами смешно подпрыгивала в такт колёсам на дорожных колдобинах. Телефон молчал, и это не могло не радовать. Лицо было спокойно, лоб приятно прохладен, веки опущены, расслаблены. На мятых джинсах лежала торба, из неё высовывался край «Мастера и Маргариты». Лукавая (так я предпочитал её называть) улыбка играла на лице. Почти всё было готово. Оставалось только самая малость, — отмазаться от военкомата. Честно говоря, самая малость меня и пугала. Не так-то это просто.
«С вами всё в порядке?». Приятный женский голос. Подняв глаза, я разглядел стареющую уже леди, полностью в чёрном. Болезненная худоба сковывала лицо, образуя похожий на нимб обод вокруг головы. Впечатление усиливал повязанный платок.
«Да, спасибо. А что-то не так?» — вежливо поинтересовался я.
«Простите, мне показалось, что вам нехорошо. Просто у вас руки как-то странно дёргались и глаза были закрыты. Я подумала, вдруг вам нужна помощь»
Громкий хохот, разлетевшийся но салону общественного транспорта, видимо, настолько ошеломил женщину, что она даже отпрянула. Все пассажиры с интересом и даже с некоторым осуждением посмотрел на меня. Отдышавшись от внезапного приступа смеха, я попытался дружелюбно улыбнутся и обратился к надувшей губки (как всё-таки все женщины предсказуемы и похожи!) дамочке — «Простите меня. Я никогда не задумывался, на что это похоже со стороны. Действительно, должно быть, диковатое зрелище. Сейчас учусь слепому набору, а это упражнение по разминке пальцев, я выполняю его просто на бессознательном уроне. Но даже вообразить себе не мог, что меня могут принять за больного человека. Прошу ещё раз искренне извинить и покорнейше благодарю за заботу».
Дама не оценила моего юмора (видимо, слишком английского для такой широкой публики), и, в ответ лишь неприязненно кивнув головой, отвернулась. Остальные пассажиры, видя, что инцидент исчерпан, начали возвращать свои головы в первоначальное положение и разочарованно ворочаться на сиденьях, досадуя, что не удалось лицезреть очередной скандал.
Я поднялся и подошёл к водительской кабине. В детстве мне очень нравилось смотреть отсюда, из-за плеча человека за рулём, на стелящийся под колёса асфальт, и представлять себе, что я сам веду машину вперёд по ночной трассе. В глаза бьёт яркий свет фар, столбы жёлтого света суетятся по обочине, а я убегаю от какой-нибудь погони, спасая свою шкуру, как в боевике со Шварценеггером. За спиной — враги, которые хотят меня убить. В кармане — револьвер сорок пятого калибра, а в зубах колечко от лимонки. Только попробуйте обогнать!
Солнце опять резануло по глазам. Поперёк дороги мелькнула чёрная тень. Откуда в солнечный день на дороге такие неприятные пятна? Вдруг водитель резко вывернул руль. Автобус дружно взвизгнул и ухватился за поручни. Меня занесло вправо, перед глазами пролетел блестящий шест поручня. «Похож на бейсбольную биту», — ощутил я свою мысль, — «И холодный, наверное, — как к такому приятно прикоснуться в жару». Больше я ничего подумать не успел, потому что в следующую секунду поручень поцеловал меня в лоб. В глазах стало темно. А потом радужно.
«Скользкие улицы, иномарки целуются, помятые крылья несчастной любви».
Разлепив веки, я обнаружил своё туловище в горизонтальном состоянии. Над носом, — платок. Платок был в крови. Липкий и свекольно-красный. Клетчатые линии, делавшие его похожим на кусок шотландской юбки, покрылись запёкшимся бардовым муссом. Только тут я почувствовал, что нос болит. Сильно. Приподняв руку, попытался до него дотронуться. «Лежи тихо, пожалуйста!» — сказал платок — «И, кстати, привет». За платком оказалось лицо Лисы. Я попытался изобразить удивление, но переносица отозвалась острой болью. Пришлось отложить упражнения в мимике до лучших времён. «Какими судьбами?» — голос оказался хриплым и мнимо прокуренным, к тому же пришлось отхаркнуть кровавый комок. Только сейчас я почувствовал во рту солоноватый привкус. «Что случилось?»
«Ты вообще невезучий человек! Автобусу перебежала дорогу чёрная кошка, водитель испугался и чуть не перевернул машину. Отделались лёгким испугом все кроме тебя».
«И много я себе сломал?»
«Сломал нос. А ещё разбил губу и порвал правую руку», — как-то буднично ответила она, — «Зуб вроде слегка шатается»
«Как порвал руку?» — ничего необычного на ладони не чувствовалось. Поднеся кисть к лицу, я понял, что она имела ввиду, — между большим и указательным пальцами кожа была рассечена сантиметра на полтора рваным треугольником стекла. Внутри осталось несколько кусочков затвердевшего кварца, — «Б…дь! Какого!? А ты-то что здесь делала?»
«Ну, раз б..дь, то штаны снимала и бегала! Я здесь ехала. И чего ты над той бабкой так ржал, — весь автобус на тебя смотрел. Между прочим, скоро буду брать умеренную плату за свои услуги, — сколько можно тебя выручать?»
«Чё?» — я просто ошалел от такой наглости. Рванувшись, попытался встать на ноги, но тут же почувствовал резь в глазах и, охнув, упал на спину.
«Спокойно, молодой чумадан!» — умерила мой пыл девушка, — «Вам не стоит сейчас делать резких движений. Это же шутка. Давай лучше опирайся на меня, и пошли тихонько в больницу». Я мгновенно растаял.
До больницы мы так и не дошли, но всё равно было здорово, — гуляя по лужайкам Петергофа, заглядывая в искрящиеся под первым солнцем пруды, в которых плавала зимняя грязь, веточки и обёртки от мороженного, мы улыбались куцым облакам и друг другу. Долго стояли на мостике и глядели на водопад, проложивший себе узенький ручеёк в настоящем леднике грязно-серого цвета. Капли падали на веточки и ещё чёрные после зимы деревья, на жирный зимний перегной, и блестели в хрустальных утренних лучах. Под ногами был колотый, словно разбитый панцирь, лёд. Она что-то говорила, рассказывала мне про весну, даже процитировала несколько зарифмованных строк очень известного автора, — Пушкина или Маяковского. Потом мило улыбнулась и убежала вниз, к водопаду. Я не пошёл за ней, потому что до сих пор чувствовал слабость. После получения повестки меня просто преследовал рок, — постоянно происходили ЧП. Неприятности на работе, запары на учёбе, автобус вот. Девушка. Странно. Лиса (а ведь я так и не узнал, как её зовут) тем временем опустилась на колени возле звенящего водоворота, и внимательно рассматривала дно под прозрачной водой, которая всё норовила выплеснуться за заиндевевшие берега. Потом опустила руку в поток и тут же отдёрнула. «Холодно!» — звонче ручья крикнула она мне, поспешно убирая чёлку со лба. Капелька упала с пальцев и упорхнула маленьким стеклянным фонтанчиком вниз, под каменный мост, на котором я стоял. Видимо, собравшись с духом, Лиса вдруг уронила обе руки в ледяную воду и, зачерпнув полные ладони, плеснула себе на лицо. Секунды на три все звуки вокруг померкли перед её оглушительным радостным визгом. Мне показалось, что сейчас вся тушь, румяна, помада и что там ещё входит в походный набор каждой девушки, поползёт вниз, но вода стекла с лица такая же чистая. «Иди сюда», — позвала она, радостно мотая головой и отряхивая капельки с лица и воротника свитера. Я, превозмогая боль в черепной коробке и красный туман перед глазами, подошёл к краю обрыва и осторожно поставил ногу на кусок бетонной арматуры, выпиравший из жирной земли чуть ниже. Потом облокотился о поручень моста и поставил рядом вторую. Моя походка в этот момент, наверное, была похожа на первые шаги Нила Армстронга по Луне. Осторожно переставляя ноги, я начал медленно, неуверенно приближаться к девушке. «Ну, давай же, быстрее!» — задорно крикнула она и кинулась вдоль ручья прочь от меня в глубину оврага, по дну которого бежал веселящийся поток. Под стройными ножками, обутыми в потрёпанные Городскими дорогами кроссовки, потрескивал лёд. Я уже почти достиг дна оврага, когда лёд под Лисой вдруг хрустнул и сломался, так, что небольшой кусок панциря с её правой ногой скользнул в ручей. Упав на колено, она не успела убрать вторую ногу, и вся правая штанина до колена плюхнулась в воду. Подбежав, я помог ей подняться. Как ни странно, недовольной она не выглядела, — улыбалась, как ни в чём не бывало, и, задорно смотря мне прямо в глаза, профессионально широко хлопала ресницами. Потом поблагодарила и, схватив за руку, пулей полетела ещё глубже в овраг, увлекая меня за собой. О её неудаче теперь напоминала только мокрая штанина тёмно-синего цвета.
Остановились мы минут через десять, у раскидистого дерева. Кора была чёрной и влажной, на ощупь, — как губка. Я уже почти задыхался, а она всё так же с вызовом улыбалась, только капельки на ресницах указывали на то, что мы недавно совершили спонтанный кросс по оврагу — руслу спрятанного в чёрной перевязи ветвей ручья. Впервые она оказалась настолько близко от меня. Почти ровное дыхание, изредка прерываемое чуть слышной хрипотцой, — видать, простыла всё-таки. Очень узкие джинсы, — влезь я в такие, — не рискну предсказать судьбу своего потомства. Ровно, синхронно поднимающаяся грудь. Тонкие фарфоровые пальцы. Я взял кисть в свою руку, испачкав ладонь кровью из порванного запястья, и притянул её к себе. Она подалась вперёд, так что стало слышно даже, кажется, стук сердца. Она закрыла глаза…
Вот это было уже откровенно пошло. Такого не ожидал. Причислить её к «жвачным животным», как нас обзывала учительница литературы. Вместо некоего неповторимого аромата, единственного только для неё, одного в целом мире, — «орбит».
«Ты вспоминаешь тех, о ком плакала?»
«Чего?» — она даже поперхнулась подушечкой жвачки, но тут же выплюнула резинообразную белую массу на грязный снег.
«Ни „чего“, а „что“. Ничто. Проехали. Неважно», — как бы так ненавязчиво спросить, — «Слушай, а какой у тебя телефон?»
«Такой синенький, с белыми кнопками. Смотри, вон там», — она кинулась вверх по склону, выбираясь из оврага. Я рванулся было следом, но резкая боль в животе охладила тягу к приключениям. Прислонившись к дереву, я охнул и осел на мокрую жёлтую траву, согнувшись пополам. Минуты три в животе был бардак. Потом он перестал урчать и подозрительно замолчал. Приступ боли прошёл. Я огляделся, но Лисы нигде не было.
Ну и мудак же ты!
«Мои мысли не успевают за моими руками», — это было неожиданным открытием. Так я впервые обнаружил, что могу набирать вслепую. Монитор вылупился на меня фэйсом Лагутенко. Выделяясь на переднем плане, перед его носом значилось «рекорд 298 зн/мин». Разбитое стекло на фоне папки, жирные буквы TXT, 13:47 в правом нижнем углу. А что это значит? — а это значит, что обед уже был, и теперь остаётся только просиживать штаны до самого вечера, ожидая бумаг от босса. Дурацкая работа, — ты ничего не делаешь, тебе ничего не платят, — и все довольны. Чувствуешь себя паразитом на здоровеющем не по дням, а по часам теле отечественной экономики.
С утра опять ехать в город,
И снова дохнуть от скуки,
Пока слежавшийся порох
Даст небо тем, кто спасён.
Три часа безделья. Можно, конечно, почитать МатАнализ, но ведь надо ещё написать письмо Девушке С Пепельными Волосами, а то она обидится (да, левая отмаза, но больше ничего в голову не приходит, поэтому удовлетворимся таким объяснением, и продолжим себя обманывать). Какой же здесь может быть МатАн? Он не выдерживает никакой конкуренции с девушкой. По любому. Писать вот только не о чем. А что делать? Кому сейчас легко? Надо выходить из положения, — поведать по традиции что-то якобы смешное. Универсальный способ. Как же всё надоело! Хоть бы в армию (тьфу-тьфу-тьфу, и постучать по дереву, — не дай бог, конечно) поскорей забрали, там хоть какое-то разнообразие. Треснутый защитный экран темнеет на прямой моего взгляда, вперившегося в монитор. Потрёпанный календарик МТС сверху, обведена цифра 24. Плавные углы тяжёлого деревянного стола насыщенны ярко-коричневым цветом. На полках кучи бумаг, — от общих сочетаний клавиш Винды до вредных советов вроде
«Если на клавиатуре
Западает пара клавиш
Это значит вы ударник
И вообще герой труда
Незаметно поменяйтесь
Ей с бездельником соседом
У таких клавиатуры
Не стареют никогда»
Ай да Шахиджанян, ай да сукин сын! Вся беда в том, что мой сосед никуда не собирается уходить. Сидит и рубится в Кваку. А может, «думает». Кто его знает. Но звуки характерны, — явно не загружен работой. Коричневая папка под монитором помогает главному рабочему инструменту слегка возвышаться над головой пользователя, создавая некое странно-новое ощущение пришибленности, взгляда снизу вверх, которое мне больше нигде не удаётся испытать по причине ста восьмидесяти трёх сантиметров по вертикали. На нижнюю панель экрана всеми возможными модификациями скотча прилеплена, примазана, приколота и прикручена раскладка клавиатуры, на которую я стараюсь не смотреть ни за что на свете, вызывая подобную асимметричную карточку в голове. Получается не очень. Мягко говоря. Эти пара предложений последнее время стали моими фразами-паразитами. Надо от них немедленно избавляться. Во что бы то ни стало. Под ободком стола лежат две квадратные субстанции белого и бежевого цвета: пачка бумаги, служащая кормёшкой для ненасытного животного под названием «принтер» и системный блок соответственно. Мышка, — просто ненавижу эту животину, — она тоже бежевая от постоянно потных ладоней (пунктик — не забыть купить себе дезик) и без скролла. Как с такой можно работать, просто ума не приложу. Уже пару раз набивал ей морду принтером, объяснял боссу, что она первой начала, но эффекта не дождался, — так и прописана до сих пор на моём рабочем столе. На видавшей три столицы торбе плеер с аббревиатурой ЭмЭрЗэ. Мне нравится называть его Мурзик. Потому что он просто суперовский, — дешёвый и сердитый, настоящий русский парень, пусть и сделан в Корее. Всё остальные надписи на крышке различить не представляется возможным по причине затёртости. Так вот, о чём это я? Последнюю жизнь у меня постоянно провалы в памяти, — что-то я положительно хотел сделать. Только вот что?
«Влюбляться в моде снова, сразу, скоро, и мне бы не поверить» — ах да, Девушка С Пепельными Волосами. «Балтийские глаза вот вам приморских серенад». Как же ты будешь без письма, бедняжка. Надо бы Лису найти сегодня. Другой вопрос — как?
Бывает.
Осеняет.
И поплыли.
Небо буднично серело. Солнцу на нём не было места. Солнце сегодня было недействительным. Потускневший кирпич в стене опасно накренился и грозил вывалиться. Цветной коллаж из компактов на подоконнике. Отличный вид из окна, — внизу, наверное, не такой громкий ветер. Но до тротуара далеко. Довольно таки. Метров тридцать. Примерно. Тридцать метров, фонарь, окна в доме напротив. Тридцать метров, — твоё в эту ночь не горит. Тридцать метров дождя по кривой асимптоте, — на искристый асфальт. Занимательный вид. Эх, Катя, Катя, — ничего не катит! Млин! Можно было сказать ей что-то доверительное, такое душевное, вроде «Сделай мне нежно». Нет, это не то. Это дурацко. Может, «Причини мне удовольствие»? Да что за бред в голову лезет!? Приходится признать, — в любви, или как там это называется (у меня к тебе влечение вплоть до умопомрачения), я признаваться не умею решительно. Ну почему она не оставила телефона? Ведь не сложно же! Что я не так сделал? И где её теперь искать? Вот всё у нас не «слава богу». Это пожизненно так. Диагноз, — неудачник. Остаётся только вступить в клуб анонимных онанистов. Сегодня весь день ныла правая кисть. Нет, это не к предыдущему предложению, это про ту чёрную кошку, которая умудрилась перевернуть мой автобус. Вроде все стекляшки вытащили с Лисой (с Лисой!), а всё равно как-то ноет. Гниёт. Выцвела даже вроде.
Кренделя выписывать на почве неразделённой (?) любви, — последнее дело. Надо ботать. Хотя зачем? Никакого смысла. Всё равно лучшее будущее, которое мне светит через n-ое количество времени, это чистить в казармах биде зубной щёткой. Невесёлая перспектива, но лучше быть честным. Хотя бы с самим собой. Вот ведь как нехорошо получается. Ну и бог с ним, с военкоматом. Чтоб его! «Я сегодня очень поздно лёг, очень рано встал. Я сегодня очень поздно лёг, я почти не спал». Теперь ожидаемые последствия «чугунным молотом боли» колошматят мою бледную черепушку.
Я распахнул форточку и вывалился наружу. Там был холодный пронизывающий ветер, который может быть только такими странно-красивыми весенними вечерами. Ровными треугольничками делили серую скорлупу неба шеренги грачей. Карканье звучало отрывисто и хрипло. Мне стало смешно и даже немного жалко этих аляповатых зверюг. От зазнобившего плеча потянуло неприятным холодком. Я отпрянул от подоконника, но окно закрывать не стал. Подошёл к двери, прислушался, потом выглянул. Вдоль холла шёл слепой. Стук его трости мерно разносился по всему коридору. Он чуть не наткнулся на мою дверь, и посторонился, смешно прихрамывая на левую ногу. Я посмотрел в коридор ещё раз, но он по-прежнему был пуст. Слепой ушёл на балкон. Там радостно звякнул бутылкой, и затих. Затворив дверь и стараясь не будить соседей, я снова вернулся к окну. Ярко-рыжий глаз солнца, пронизываемый верхними веточками деревьев, как капиллярами, величаво катился по кронам тополиной дубравы по направлению в Финский. Вдалеке прогудел поезд, и торопливо захлопотал по рельсам, вертлявой змейкой прячась в проторенной колее. Голова отказывалась варить. На столе лежала тетрадка по английскому, который я себе твёрдо обещал сделать уже две недели подряд. На обложке — парочка синеволосых британских придурков. «Tomorrow comes today». Если моя сила духа не возобладает над здравым смыслом прямо сейчас, разбор полётов мне устроят уже на зачёте. А может даже и утроят. Это было бы в высшей степени неприятно. Я мог выучить ни шатко ни валко сорок билетов по МатАну, подсчитать ранг очень средней матрицы, доказать теорему о вращающихся поверхностях в ДПСК, но вот английский мне не давался никак. Особенно устно. Это было просто фантастикой. На зимней сессии мне повезло, — за примерное выполнение всех домашних заданий я получил зачёт автоматом. В жарком июне не светило даже этого.
Внезапно захотелось кофе. А потом поспать. Именно в таком порядке. Чтобы хоть как-то держать себя в руках, я быстро оделся и выскочил на парапет. Лифта решил не дожидаться, побежал пешочком. На одном из поворотов (кажется, шестой или седьмой этаж) не надетые подтяжки зацепились за перила, и я, увлекаемый центробежной силой, сосчитал шесть ступенек пятой точкой. Подскочив, не утратил пыла, и продолжил спуск, достойный лучших альпинистов. Если Дашка была дома, то мой иностранный спасён. Надо только заранее затариться шоколадкой или печенюшкой. Всё-таки хорошо иметь знакомую с филфака.
На выходе из общаги мне встретился Миха. Он был в армейских штанах цвета хаки, и куртке «пилот». Рукав зашит грубыми стежками чёрных ниток. Вообще Миха неплохой парень, только вот интернет иногда жилит, и побухать на халяву любит. Миха в два раза шире меня и чуть пониже, а если брать в живой массе, то делает меня раза в два. К тому же он сдал зимнюю сессию без троек, поэтому прослыл в узких кругах ПриМатов ботаном.
«Слышь, Мих, ты инглиш сделал?»
«Ну да», — степенно, с сомнением поведал Миха.
«Дашь списать?» — с надеждой в голосе.
«Час Наташка пишет, потом Юрец. Если только на парах», — с сомнением предположил Миха. Я прикинул, что, пожалуй, история, — штука длинная и нудная, так что много я от одной пропущенной лекции не потеряю.
«Оки, давай приноси только обязательно».
Пожав мокрую ладонь (беда всех полных людей) я вышел в утро. Как всё прекрасно разрешилось! Можно было даже съесть по этому поводу мороженое с какой-нибудь девушкой. Девушкой? Лиса? Ах, Катя, Катя, ничего не катит! На кирпичной стене острыми контурами выделялся чёрный оттиск тени.
Сегодня на моей футболке написано «Boss», и это не случайно. Сегодня босса нет на работе, и я могу себе позволить халявный интернет на энное количество времени. Ура! Свобода! Пускай по модему а не по выделенке, пускай на двести тридцать третьем целероне, пускай на мониторе-«пятнашке» пятилетней выдержки, главное, — НА ХАЛЯВУ. Как много в этом звуке для сердца русского слилось… Мама, шо вы мне рассказываете? Он же просто летает, а не работает! Шоб я так жил, с такой кошерной сетью. Вот оно, ощущение настоящей свободы! Можно идти куда угодно, делать что угодно, а, главное, сколько угодно, и в чужих реестрах пропишется только непонятное «НП «Севзапстандарт». WWW — это Дикий Дикий Запад. А вовсе не интернет. По крайней мере, на моей машине точно не интернет. Потому что интернет подразумевает наличие хоть какой-то информации, — спама того же. А тут вообще никаких признаков жизни. Голубая страничка что-то слишком уж долго остаётся пустой. Если он mail.ru грузит три минуты, то порнуху здесь не посмотришь. Придётся закрывать глаза и давать волю рукам, взывая к своей богатой фантазии. Хотя нет, есть ещё такая штука, как чат. По вечерам там бывает весело. Иногда даже можно познакомится с какой-нибудь страшной девушкой. Оп па, оп па, Америка-Европа! Есть контакт, — письмецо. Не забыли, значит, про бедного меня на просторах матушки-планеты. Помнят ещё, что есть в пороховницах, а что несколько ниже. Автор, — naniyarworld. Что за вудуистский никнэйм? Не каждый ещё прочитает, процентов тридцать поленятся в своё ОЗУ такое количество символов загружать. Так, молодой чумадан, давайте помолимся на старенький модем скрипящий, как стадо сверчков, и кликнем эту малюсенькую ссылку. Вдруг загрузится. Ведь несущественность фантастической литературы научно не доказана. Давай, Валентина, давай, у тебя зверь, а не машина, давай! Только не дисконнект, как балакала старушка Масяня, только не дисконнект!
Вошла Надя. Мышь пролетела по защитному экрану, протестующе пискнув, и успела отрубить сеть. Надежда молча прошла мимо, к своему столу. Совсем недавно мы с ней, мягко говоря, повздорили из-за какого-то пустяка по поводу сертификации, и вот теперь она дуется. Ходит рядом, постоянно смотрит, чтобы я работал, нервничает, ломает руки и пытается меня поймать на несоблюдении устава компании. Фигушки, не тут то было. Мы ли не в Израиле? Просто нельзя быть настолько педантичной и слепо следовать всем правилам. Иногда их можно (и в большинстве случаев — нужно) обойти. Лёгкое и лаконичное движение двух пальцев левой руки, быстрое нажатие alt+tab, и передо мной заваленный кучей крючочков экран Excel’я. Не пойман — не вор, Надежда Николаевна! Фигвам, — нанайская народная изба.
Раздосадованная неудачей, начальница стала что-то неловко делать у холодильника, искоса поглядывая на мой монитор, и усердно делая вид, что заваривает чай. Но я, даже не оборачиваясь, со стопроцентной вероятностью могу сказать, что заваривать чай четвёртый раз за два часа могу только я любимый дома, когда с утра сушняк, пиво уже закончилось, а утренние ларьки, воспеваемые Шевчуком по радиоприёмнику, ещё не открылись. Бэмс! Я обернулся и удивлённо посмотрел на Наденьку. Вся её юбка была мокрой, а на полу в красной луже каркаде валялось то, что некое время назад именовалось чашкой. Надя смутилась. Взяла тряпку, и начала поспешно вытирать пол перед холодильником, поранив пальчик. Ой-ой-ой, какие мы бедные несчастные. Надо было на чашку смотреть, а не на мой монитор. Я продолжал ехидно разглядывать её сырую юбку. Надя смутилась ещё раз и ушла. Видимо, в уборную. Ну, наконец-то! Можно хоть чуть-чуть в NFS оторваться! Хотя нет, — у меня письмо. Диагноз, — хроническое любопытство. Кликнем на панельку explorera. Вот это да, а весь браузер то на наш старенький винт закачан!
За эту жизнь я так и не успел ни разу по-настоящему удивиться. Но это того стоило.
«Сегодня отличный день, чтобы завести почту на Рамблере!
Привет. как дела7 хорошо погуляли в Петергофе. как твоя рука? извини, что я так. мне действительно было нужно уйти. очень нужно. ты, наверное. не поймёшь_ :) мой телефон МТС 7218282. пиши. или на этот ящик. я ни в чём абсолютно не уверена, но мне показалось, что ……. нет, наверное показалось. если всё-таки нет, — то я жду от тебя message. Лиса?»
Вот это да. Вот это здорово. Просто отлично. И она ещё смеет спрашивать, буду ли я ей писать? Надеется, что откажусь. А мы напишем, обязательно напишем, только не сегодня. «Наверно, в следующей жизни, когда я стану кошкой, лай-ла-ла-лай». Потому что составлять фразы, это очень занимательная и сложная игра. К ней надо отдельно, долго и основательно готовиться. Вот весь день сегодня, — на парах, в метро, на улице и в постели буду обдумывать, что бы тебе ответить, а завтра напишу. Обязательно.
«Чем занимаемся, молодой человек?» — Надежда Николаевна стояла прямо за спиной.
Вот ведь засада! Надо было так нелепо подставиться.
«Художественной литературой интересуетесь? Мне кажется, Спартак Геннадьевич будет очень недоволен, когда узнает о данном инциденте», — и зацокала каблучками по паркету. Чтоб на тебя вторая чашка упала!
Поднявшись, я неторопливо направился к двери.
«Куда это вы, молодой человек?» — вот стерва. Я же у неё не спрашиваю, пошла она прокладки менять, или просто так облегчиться.
«Пописать можно, Надежда Николаевна?» — скорчив мученическую гримассу, попросил я — «У меня с шести лет хронический энурез» — и хлопнул дверью за собой.
Дойдя до туалета, чуть не наступил на кошку. Закрывая дверь, увидел, что Надькина голова высунулась из двери, проверить, не пошёл ли я курить в рабочее время. Ну не стерва ли?
Защёлкнув шпингалет, я харкнул в раковину, достал телефон и присёл на сиденье унитаза. Ещё тёплое. Сколько там sms у Би Лайн? Шесть центов? Шесть центов, — ничего, шесть центов переживём, — ещё восемь останется.
«Zavtra v shest’ u vuchoda iz metro Pl.Vosstanija» — please wait; сообщение доставлено.
Уже просто невозможно сидеть на этой паре! Ну зачем на факультете Прикладной Математики и Процессов Управления нужна история России? Вот хоть убейте, — не понимаю! Бред какой-то. Неужели будущие программисты и сетевые администраторы никак не могут обойтись без ценнейшей информации о том, кто, когда и кого сверг, сколько человек пало жертвами фашистов в битве на Курской дуге или какой была настоящая фамилия Иосифа Виссарионовича?
Где-то недостижимо далеко внизу бубнил себе под нос препод. Умиротворяющий большую часть громадной аудитории гул гармонично чередовался с нервным похрапыванием соседа. Голова, не очень мытая, покоилась на сложенных руках, и изредка вздрагивала.
«П-с! Макс!» — громко шепнул я. Повернулось добрых пол аудитории, причём по большей части девушки. Макс посмотрел на меня одним из самых последних. Я жестами показал ему, что хотел бы видеть его прыщавую красную рожу в коридоре у курилки, и, осторожно перешагнув спящего Шмыгу, вышел. Думаю, из всего немого монолога до него дошло только, что надо выйти. И в самом деле, прыщавую рожу довольно сложно показать с помощью десяти пальцев. Минуты через три появился Макс, — «Чё ты так кривлялся?»
«Ни „чё“, а „что“. У тебя можно завтра фотки отсканировать?». Макс был молодым человеком невысокого роста и явной еврейской наружности. Именно это меня в нём и привлекало. Хотя сам Макс все обвинения в расовой принадлежности рьяно отвергал, предпочитая держаться версии о немецком происхождении своей семьи. Погоняла он так и не получил.
«А много?»
«Ну, килограмм сорок. Шутю. Около ста штук».
«Сикоко-сикоко?» — недоверчиво переспросил тот, — «Мне не послышалось? Ты хочешь угробить мой сканер? Чем тебе досадил этот бело-голубой бедняга, обитающий под клетчатым креслом?»
«Ну, Макс, ну плиз! С меня пиво», — лицо его сразу просветлело, а короткие волосы на макушке кажется, чуть-чуть зашевелились, — «Дык чё ж ты сразу не сказал? Настоящему индейцу завсегда ништяк везде! Будет. Заноси как-нить, через сутки получишь в лучшем виде. Даже нарежу».
В этот момент меня толкнули в плечо. «Прости, Серый».
«Да ладно, живи. Должен будешь».
Из аудитории один за другим выходили студиозусы (да, вы угадали, слово — ругательное), — Галка, Марина, Сметана, Женёк, не выспавшийся Шмыга, Би Лайн, Миха.
«Вы куда все повалили? Уже перерыв?»
«Ну да», — скомпилировал общую мысль в словесную оболочку Сметана, — «Пора курить уже». Вокруг нас собрался небольшой кружок, тут же окутавшийся сизым сигаретным дымом. Пошло обычное трепалово о нелёгкой студенческой жизни. Миху в очередной раз выгнали с работы, «да не очень-то и хотелось», как он доверительно сообщил. Кефир с друзьями вчера отпиздили двух ментов у Петровского. Да и Зенит выиграл три-два, так что поводов для радости было во много раз больше. Би Лайн порамсил с девушкой, и теперь не знал, как бы так пооригинальней перед ней извиниться. Шмыга мечтал о своём компе, который шёл ценной бандеролью из Воронежа уже третьи сутки, и всё никак не мог добраться до многострадального Ленинграда. Виталю не понимали в группе, все хотели играть какую-то попсу, а на настоящий панк никто подсесть «так как он» не мог. Из-за этого они и не выступали в «Орландине» или «Молоке». Всё было как обычно. Я ещё раз напомнил, что меня «забирают служить», мне ещё раз намекнули, что пора уже проставляться.
«Кстати, завтра в „Старом доме“ Мультfильмы. Ты вродь ак хотел?» — вспомнил Сметана. А почему бы и нет? Вполне можно зайти. И Лису позвать.
«Да, оки. Ты пойдёшь?»
«Ес-сно! Забиваемся в переходе у Невского. Мы с Коржиком там будем сидеть. С тебя пиво»
«Вино. И ты мне „Здубов“ сыграешь».
«Замётано»
Над головой просвистел электрический заряд; гыкнул под своды туннеля, из которого миг спустя выстрелил столб света и появилась единственная фара поезда. Я быстро прошёл по ограничительной линии, и пристроился впереди толпы у самой двери. Та резиново чавкнула под аккопманимент диктора, и людской поток потёк мимо меня ровным бурным галсом, пихаясь, сквернословя и плюясь. Не обращая внимания на просьбы вроде «отойдите чуть в сторонку, вы мне ногу отдавили!» или доносящееся от дверей «ну давайте там, в серединке, ещё чуток подвиньтесь!», я ввалился (единственный способ попасть вовнутрь) в вагон и облокотился о какую-то девушку, слегка её приобняв, чтобы смягчить потрясение от удара. Она посмотрела на меня понимающе, томно вздохнула и опустила глаза. Если уж вам «повезло» родиться девчонкой и приходиться часто ездить в метро, то вы неизбежно смиритесь с тем фактом, что, вольно или невольно, все ваши прелести будет лапать большая часть окружающих субъектов мужеского пола. Такова уж судьба. Что поделать. Зато в армию не надо. Хотя старая студенческая байка гласит, — «лучше уж один раз родить, чем каждый день бриться». Не факт.
О Господи (не поминай Господа всуе), слава Труду, поехали! Мерно загудели своды туннеля над крышей вагона, народ качнулся в одну сторону, подался обратно, и осторожно застыл, ожидая новых сюрпризов от машиниста. Мимо быстрым шагом метнулись в сторону эскалатора две девушки в чёрных кожаных плащах. Неразговорчивый сотрудник метро решил, видимо, что «уже хватит издеваться над этими примитивными гуманоидами», и лишний раз тормозить не стал, а вместо этого плавно увеличил скорость, так что две торопыги неспешно проплыли перед нами и остались позади, а в широких витринах (язык не поворачивается назвать их окнами) заструились ровные ряды силовых кабелей. Море людских голов неподвижно колыхалось в такт покачиванию состава, пытаясь удержать равновесие и не слишком напирать на уже и так в мясо раздавленных соседей. Я попытки привести в порядок свой вестибулярный аппарат прекратил уже давно, потому что со спины на меня напирал нехилый орга-зм (тут часто возникают вопросы. Я подобным образом сокращаю слово «организм», и ничего со мной не поделать, нравится мне так) весом около полутора центнеров (надо запретить таким ездить в общественном транспорте, — нахождение в непосредственной близости от них может привести к непоправимому ущербу для здоровья). Отдавшись колыханию людского потока, я уютно пристроился на хрупкой груди девушки, уткнувшись ладонями в стенку где-то у неё за спиной, и закрыл глаза. Чуть заметно начала наливаться тяжестью и неприятной, липкой теплотой голова. Веки и ресницы вокруг неизбежно сдавались в тяжкой борьбе с Морфеем. Вагон спал.
При въезде на следующую станцию нервно завибрировал рукав куртки. Рванувшись за выплывающим в Большой Мир людским потоком, я на ходу расстегнул карман, и достал телефон. На маленьком цветном экранчике, обведённом некрасивой голубой каёмкой, прыгал анимированный панк, топтавший немытыми пятками надпись «миссис Хадсон». Только Ксени мне сейчас и не хватало. Нажав на красную кнопку, я сунул аппарат сотовой связи обратно и, ловко лавируя между прижимавшими со всех сторон толпами пассажиров, двинулся к эскалатору. Сзади на плечо легла чья то рука, так что я даже вздрогнул и всерьёз обеспокоился за своё лицо. Обычно этот жест ничего доброго не предвещал. Но рука тут же отдёрнулась, и утонула в толпе. Боязливо оглянувшись, я припустил к движущейся лестнице, и тут увидал в толпе Ксюху. Вся конспирация летела к чёрту! Очень здорово приходить на первое свидание со старой знакомой! Пришлось прибиваться к столбу и терпеливо ждать, пока Ксеня справиться с суровым прибоем из очередного поезда.
В отъёзжающем вагоне широко и с душой зевнула бабушка, так что я даже испугался за судьбу её хрупких жевательных органов, непомерно напрягшихся в процессе настолько серьёзного физического действия.
«Привет» — выдохнула Ксю, вырывая голубую сумку со Снупом из пространства между дородной женщиной и сухоньким мужичком, похожим на профессора. Только сейчас я заметил, что цвет её косметички и моего телефона удивительно похожи.
«Хэллоу» — изобразив жизнерадостность, парировал я.
«Ты откуда?»
«Забиваю на пары. А ты только в „Муху“ собралась?»
Надежда умирает последней, но в этот раз проверенное годами правило не сработало. Разговор только начался, а Рица (это отдельная история, — в семье Ни«куку»личевых, как их предпочитал именовать Ефим, культовой на моей исторической родине, было в ходу поголовное перепутывание имён домашней мохнатой любимицы неизвестной мне породы, — Рицы, и младшей наследницы, — Ксюши, так что услышать «Рица, фу!» из уст представителей клана в отношении девушки, заражённой врождённым блондинизмом было не редкостью) уже успела похоронить все мои надежды, — «Нет, сегодня я отдыхаю. Собралась рисовать Казанский. А тебе не по пути?». Ответ напрашивался сам собой, если бы вчера я не получил sms от Лисы с предложением встретиться не на Восстания, а у левой колонны Казанского, ближе к Грибаналу, и имел необоснованную глупость на него согласиться.
«Нет. Я в „Блин“. Надо договориться диски записать с Тимуром», — давно я так легко не врал. Но маленькая ложь не во вред, не правда ли?
«Ну пошли вместе, подождёт Казанский», — надо сказать, что Ксеня рисовала. Не знаю, хорошо или плохо, я в этом деле не эксперт, но лично моё скептическое мнение о ней уже твёрдо сложилось и никак не хотело меняться. Я считал эту задумчивую и самодостаточную девушку довольно посредственным художником, что, впрочем, никак не мешало ей учиться в художественно-промышленной академии. Отмазываться, однако, уже было надо.
«Нет, я, наверное, один. Ты же не знаешь Тимура. Он очень девушек стесняется. Давай лучше я сейчас быстро слетаю до Блина, а потом заберу тебя от Казанского. Хорошо? Ты пока немного порисуешь», — мне казалось, что такой бредятины я давно не плёл, но Ксеня неожиданно улыбнулась и что-то уж слишком легко согласилась.
«Ладно. Только ты позвони, когда подходить будешь. Я жду тебя около левой колонны, у пристани рядом с Грибаналом ещё полчаса, потом начинаю злиться». Да что же это такое! Что я тебе сделал, Господи!? Если я не верю в тебя, то это вовсе не значит, что я тварь дрожащая, и права на личную жизнь не имею.
Ксюха тем временем уже растворилась в толпе. Оставалось переварить полученную информацию. Позвонить Лисе, переназначить место встречи? Достал телефон, посмотрел на потускневший экран, обнаружил надпись — «поиск сети», матом внутренне обругал Вымпелком. Присел на скамейку, втиснувшись между двумя помятыми субъектами с потрёпанными хаерами. Достал резервную симку, служащую реанимационной для всяких подобных случаев. Мегафон рулит. Только если ты в Ленинграде. В Москве, например, рулит Би Лайн. А МТС — рулит вообще везде. Только не хочу я к ним подключаться. Странный, честно говоря, оператор. Мне он вообще не нравиться. Я за web desighn, за сетературу и нетискусство, но вот виртуальные компании мне как-то совсем не нравятся. Это попахивает пирамидами. Вроде АО «МММ» и прочих героев жанра, до сих пор приводящих в неистовство бедняг, доверивших в своё время подобным «финансовым гигантам» свои скорбные капиталы. Да и федеральный код у них несколько странный, — 911. Практически, — служба спасения. Я, конечно, человек не суеверный, но упаси меня бог от такого оператора. Тем более Алёнка вчера говорила, что у них деньги со счёта «виртуально исчезают». Будем лучше 921 или 905. Надёжнее как-то, привычнее. Приветливо запиликали мои «лыжи», которые лично я предпочитал называть «лажей». На светло-голубом экранчике (почему по умолчанию стоят какие-то геевские настройки!?) отобразилось «Мегафон». Северо-западный GSM было, право же, круче. Говорят, что если перемещаться в пространстве с частотой 900 или 1800 млн. прыжков в секунду, то можно попасть в резонанс с волнами, излучаемыми телефоном, что негативно отразиться на состоянии внутренних органов. Правда, мне кажется, что поплохеет быстрее не от резонанса, а от чего-нибудь другого. Таких перегрузок не испытывают даже космонавты. Тут с «лажей» стало твориться что-то странное: одна за другой поступили шесть sms. Кто же это меня так любит? И самое интересное, что практически никто этого номера не знает, потому что денег на нём, — кот наплакал. Загадка разрешилась очень быстро, — про любимого абонента вспомнил оператор. Вкратце текст сводился к следующему: «Za ofigitelnue babki u mozhesh stat’ obladatelem nikomu ne nujnogo paketa uslug, zato budesh pontovatsja pered drugimi otmorozkami». Предложение меня не вдохновило. Набрав «лисий номер», я закрыл правой рукой ухо, и усиленно прислушался. «Сумма на вашем счету не достаточна для звонка по набранному номеру», — поведал мне приятный голос автоответчика. Если бы все девушки так эротично говорили, то, держу пари, рождаемость в стране резко повысилась в ближайшие девять месяцев. По информации абонентской службы Мегафона у меня на счету оставалось восемь центов. Я, конечно, мог с ними не согласиться, но, боюсь, ничего бы это не изменило. Звонок подешевле можно совершить только после полуночи. А что делать, что делать. Смирившись с маячившей на горизонте перспективой обломать двух неплохих, в общем-то, девушек сразу, я направился к выходу.
Невский встретил меня шумом блестящих машин и зеркальной гладью витрин, нависающих над головой. Хотя слишком много лести говорить, что Невский меня встретил. Скорее, он меня проигнорировал. Не сбилось с хода авто, не пропиликал громоподобным клаксоном в мою честь расфуфыренный Mercedes’a, не улыбнулась мне ни одна «идеальная девушка», ожидающая своего сегодняшнего спутника. Меня забыли. Ну и пжалста! Я заторопился по направлению к Казанскому. Слева наплывала громада дома с тремя титаническими буквами. Нет, не то самое знаменитое слово из трёх букв, а его достойный преемник, — красная «М» и чуть поменьше, блеклые белые «ТС». Опять! Недобрый знак. Но от судьбы не уйдёшь. Поборов отвращение, я двинулся мимо. Из витрины справа, с надписью «Ananov», на меня поглядел парень с длинными волосами, уложенными по всем правилам бальзамирования древнеегипетских мумий. Ровные полумесяцы кос были зачёсаны за оттопыренные уши. Я даже немного опешил, и далеко не сразу сообразил, что смотрю на своё отражение. Только вот вряд ли ископаемые египтяне носили спортивные куртки с надписью «СССР». Перед самым носом взвизгнули тормоза, и около коленки воткнулся бампер белого forda. Обладатель смачного и уверенного в себе голоса гулким баритоном на всю Садовую сообщил мне, — «Ты, блядь, под ноги смотри, когда идёшь! Ты на Невском, или в Александровском парке!?». Только с такими бесполезно разговаривать. И отвечать на их вопросы тоже не стоит, а то могут начаться проблемы со здоровьем. Есть лишь один возможный вариант, — скрипнуть зубами и молча, понурив голову, отправиться дальше. «С этим парнем опасно иметь дело, он может ударить тебя с размаху, так что лучше поберечь своё тело и про себя послать его».
Над моей головой величественно и медленно плыло небо собора, чётко врезанное в память ещё клипами DDT. Серые калитки ограды, чахлые кустики акаций, совсем как перед моим домом классе в седьмом, «всё те же знакомые люди, всё те же портреты на фоне», — Ксюха и Лиса стояли в нескольких метрах друг от друга, обе со скучающим взглядом оглядывали пространство перед собором в поисках, хотелось бы верить, меня. Достав месячной давности «Gaudeamus», я постелил его на грязную, шелушившуюся белой краской скамейку, присел сам и достал телефон. Изрядно подмёрзшие от короткой прогулки (пунктик — не забыть купить уже черпятки!) пальцы с трудом заменили сим карту в чреве телефона.
«Рица?»
«Ты козёл, Антонов! Сколько можно ждать?»
«Я немного подзадержался. Давай заходи в „Блин“, Тимур горит желанием с тобой познакомиться».
«А он не на работе ещё?»
«Только что кончил»
«Ну ладно, ждите»
Высунув голову в пространство между каретой и лотком с мороженым, я увидел, как Ксюха, кутаясь в шарф, поспешно семенит к переходу на другую сторону Невского. Верный телефон приятным гудком сообщил мне, что восемнадцать часов только что наступило. Слившись с толпой, Ксеня пересекла улицу, и растворилась «на том берегу». Тут же мимо меня проплыл рюкзак с надписью «Red Fox». Рванувшись было, я догадался оглянуться, и вспомнил, что такие рюкзаки есть не только у Лисы.
Расстояние, отделявшее её от перехода, я преодолел довольно быстро — «Хэллоу, девушка! Вы ещё не замёрзли?»
«У тебя в правилах опаздывать, или это ты в виде исключения?» — ухмыльнувшись, спросила она.
«Сори, я не то чтобы я, и корова определённо не моя. Он сам пришёл» — пришлось живо расположиться сбоку и приобнять элегантную талию. Лиса пожала плечами.
Погода стремительно портилась. Надо было двигать.
«Тут есть Отличный Подземный Переход, пошли?»
«Ну, давай», — скептически согласилась она, сморщив носик, — «Веди»
В переходе оказались Сметана и Корж. Они играли что-то из КиШа. Купив пакет молдавского вина, мы присели рядом. Тут же из ниоткуда появились несколько подростков с ирокезами и крашеными во все оттенки чёрного волосами, образовалась закуска, а Сметана достал свой знаменитый платок, — бандану «Руки Вверх», размером с хорошую скатерть, на которую и водрузили всю эту снедь. Теперь двое несомненно талантливых музыкантов были нам преданны часа на два, пока не ужруться в говно. Люди благоразумно обходили сомнительную компанию стороной, и, честно говоря, правильно делали. Коржик рвал струны и кричал «All you need is love!!!», мы с Лисой сидели в сторонке и заворожено смотрели на толпу веселящихся подростков, обнявшись, чтобы немного согреться. Она лишь пригубила немного вина, и теперь как-то восторженно смотрела вдаль, по-прежнему улыбаясь. Во рту у Лисы опять был «Орбит б/сахара», — видимо, это какая-то особая фишка. «Эй, ты случаем не слушаешь Сплин?» — якобы невинно поинтересовался я. Она оторвала взгляд от отливающего в переходе Коржа и удивлённо посмотрела на меня.
«С чего это вдруг?»
«Ну, ты постоянно жуёшь „Орбит“. Лучшую рекламу заморскому суррогату кроме знаменитой песни, пожалуй, не придумать».
«Да нет. Это просто жвачка. Мне, в общем, всё равно. Хоть „Бомбимбом“. А если тебе не нравиться, то это сугубо твои проблемы», — и словно пытаясь раззадорить меня, подозвала какого-то маленького неумытого панка лет двенадцати (и куда только его предки смотрят!) и попросила сигарету. Но рассердиться я не успел, потому что Сметана крикнул, — «Шухер, милиция!», и рванул меня за рукав куртки. Мы с Лисой вскочили и побежали за ним. Уже у поворота я успел заметить, как не успевшего застегнуть ширинку Коржа наклоняют в знаменитую позу утренних уборщиц и одевают наручники. Так же не повезло ещё нескольким панкам. Ну, ничего. Максимум, что им грозит, — штраф в несколько МРОТ. Зато какой экстрим, — потусить с пивом и гитарами на Невском. Как я слышал в какой-то рекламе, «настоящее удовольствие того стоит». Только бы дали Коржу застегнуть ширинку, а то ведь застудит всё к чёртовой матери. Мы выскочили из перехода и побежали по Грибаналу в сторону Сенной. По пути нам попалось несколько пьяных гопников, которых Сметана просто оттолкнул с дороги, причём один, потеряв равновесие, чуть не шлёпнулся в воду, чудом успев схватиться за поручень, и присел на набережной. Оглянувшись назад в поисках преследования, я никого не заметил, и даже чуть приостановился, сжав вспотевшую ладошку Лисы. Видимо, мусорам и внизу хватало работы. Но тут среди выруливающих из метро людей мелькнул голубой шарфик Ксени. Я тут же припустил за изрядно оторвавшимися Сметаной и тем самым малолетним панком, который угостил «мою девушку» (мою девушку!) сигаретой. Подумалось, — «хорошо хоть симку поменял», — но для надёжности я всё-таки нащупал овальный предмет в кармане. За спиной раздались запоздалые свистки и неизбежная в таких ситуациях матерная ругань. Спрятав волосы под шапку, я подтолкнул Лису и прибавил ходу. Тут Виталь и его спутник свернули на мостик и скрылись в подворотне. «Бегите прямо», — крикнул он напоследок, и странный, искажённый эхом прокуренный голос заметался в арке. Мы пробежали ещё дома три, и тоже свернули, только направо. В дворике, выбранном для временного убежища, оказалась обшарпанная скамейка и два драных кота, ни капли нами не заинтересовавшиеся. Свист за спиной всё ещё продолжался. Кинув рюкзак и куртку за скамейку, я упал на крашеное дерево, увлекая за собой Лису, и, закрыв её всей неширокой спиной, долго и взасос поцеловал. Денежкина сказала бы, — «её язык оказался у меня во рту». Сзади раздался стук казённых сапог, свист сорванного дыхания и хриплый прокуренный голос, — «Здесь нет». Я сильнее прижал Лису к скамейке, всем своим видом показывая менту нежелательность его появления в подворотне. Видимо, надпись «факультет прикладной математики и процессов управления» на моей спине вызвала в нём неосознанное отвращение к таким заумным словосочетаниям. Снова раздался стук подкованных сапог, верещание свистка, и уже где-то вдалеке, ниже по Грибоедовскому каналу, приглушённые голоса. Оторвавшись от меня, Лиса довольно (мне так показалось) улыбнулась, и сказала, — «Класс! Где ты так научился целоваться?»
«Хоть бы жвачку выплюнула», — парировал я.
«Дурак!». В кармане приятно завибрировал телефон, но времени получать удовольствие сейчас уже не было. Достав дребезжащую пластмасску, я поднёс трубу к уху. «Да Виталь»
«Давайте через полчаса в „Старом доме“. Сегодня ещё и Паника играет»
«No pasaran! Будем», — ответил я, и убрал телефон, — «Ты как по поводу продолжения банкета?»
«А какие поступили вариации на эту тему?»
«Сметана зовёт в «Старый дом»
«Это который такой длинный панк с грязными волосами?»
«Да, наверное. Который свернул на три дома раньше, но не твой маленький укурок»
«Очень даже милый мальчик, зря ты так. Хорошо, пошли. Только обещай меня ещё раз так серьёзно поцеловать, я ради тебя даже „Орбит“ выплюну».
«Посмотрим, как вести себя будешь». Я обнял её. Вроде, не очень пошло. Не знаю. Мне показалось, что старушка, вышедшая выносить мусор во двор, посмотрела на нас с осуждением. Ну и хрен с ней! Рука медленно сползла с талии. Ниже. Ещё ниже. Извините, бабушка. Мы вышли в ночь, — в четырнадцатую ночь.
«И никогда не узнает никто, что мы ходили в кино и целовались в парадной!» — да, Егор, ты лучший! Ну и что, что не в парадной, главное ведь, — целовались. Сотни две человек смотрели на обтянутый кожей череп фронт-мэна Мультfильмов и орали в одну глотку. «Пусть играет магнитофон!».
«Я устала», — Лиса дёрнула меня за рукав, — «Пошли посидим». Обняв её, я Титаником вклинился в веселящуюся толпу, предварительно показав Сметане «козу». Уклоняясь от мельтешащих локтей и коленок респектабельных посетителей клуба, мы поднялись по деревянным ступенькам, и присели за маленький столик, на котором спал тот самый несовершеннолетний «укурок».
«Может, того?» — пытаясь перекричать веселящегося Тимофеева, я нагнулся к самому её уху, но всё равно не был уверен, слышала ли она меня. Ухо было терпким и влажным. Хотелось укусить розоватую мочку. Резко повернувшись, она схватила руками голову и прижала к губам, потом оттолкнула, взяла лёгкую курточку, поднялась, демонстрируя ровные чашечки бюстгальтера под тоненькой маечкой.
«Ага. Пошли гулять?»
«Вообще-то я не совсем это имел ввиду, но раз так, то пошли», — я пропустил её вперёд.
На выходе на нас удивлённо посмотрел охранник, — вечер был в самом разгаре. Игнорируя его настороженный взгляд, Лиса протиснулась в узкую дверь, и вышла на какой-то одичалый проспект, держась за мою руку. Самое смешное, что я не помнил, как мы сюда попали. Сзади зеленела надпись «Гостиница Полюстрово».
«Слушай, ты знаешь, куда нам?» — всё-таки на интуицию, пусть и женскую, коренной петербурженки я полагался больше, нежели на свой сомнительный разум.
«Если долго-долго-долго, если долго по дорожке, если долго по тропинке, долго в Африку идти», — весело пропела (думается мне) она, вырвалась и побежала к перекрёстку. Ничего не оставалось, кроме как пойти следом. Лиса дождалась меня у светофора. Ночь оказалась на удивление тёплой. Даже мой зенитовский шарф не понадобился, тем более я сплавил его на прелестную шейку спутницы.
«Если пойдём прямо», — задумчиво прикинула Лиса, — «то когда-нибудь обязательно выйдем к Финляндскому вокзалу. Или к Неве, на худой конец». Взяв мою руку, она рванулась на красный, не выпуская широкой ладони из цепких наманикюренных пальчиков. Взвизгнули тормоза, и водила из маршрутки, ошалело уставившись на нас, покрутил пальцем у виска. Я показал ему средний палец и улыбнулся.
«И никогда не узнает никто…»
Вышли мы всё-таки к Неве. Мосты уже успели развести. Свинцовая вода колыхалась у гранитной оправы набережной, плеская и гулко стуча. По реке плыл пыхтящий сажей и клубами дыма трейлер. Он прогудел нам, словно приветствуя или усмехаясь. На бледном небе тускло поблескивали звёзды. Кто-то улыбался нам сверху. Под ногами прошелестел листочек, прилипнув к моим джинсам под порывом ветра. Я поднял его и поднёс к глазам, — «воскресенье, Мультfильмы, старый дом, — ты должен там быть», — да никому я ничего не должен! Ведь так, Лиса?
«Конечно», — сломал затянувшееся уже молчание её голос, — «Я абсолютно с тобой согласна», а потом прижалась ко мне, сцепив в замок руки под курткой.
«Люблю таких покладистых девушек» — моя рука оказалась. Просто оказалась. Там, где ей вроде бы быть не положено. Пробежалась по спине, поднялась чуть выше, потом опустилась обратно. Хрупкая фигурка подалась вперёд. Кажется, вся ночь была одним долгим поцелуем, хотя я не уверен. Я уже ни в чём не уверен.
На «болты» мы опоздали. На немного. На пятнадцать минут. Но ближайшая электричка была только в пять утра. Метро умерло на неопределённый срок за последней ступенькой эскалатора, с которой прыгнула тоненькая ножка в замшевом ботинке. Пришлось заночевать на вокзале. Маленькая рыжая головка мирно покоилась у меня на руках, тихонько посапывая носом. Несколько раз подходили менты, один раз даже разбудили девушку, но всёх неизбежно отпугивала загадочная аббревиатура ПМ-ПУ в моём «студне». «Наше прощание было нежным, очень, мы поклялись в верности друг другу и твёрдо решили жениться».
Под светомузыкальный аккомпанемент утренних солнечных зайчиков, игравших в догонялки за пыльными витринами привокзальных ларьков, мы стояли на перроне, держа друг друга за руки, и молча смотрели в глаза. Первым не выдержал я.
«Мне сегодня в военкомат. Ты как думаешь, идти или выспаться?»
«А повестка у тебя есть?»
«Да, вот», — я достал помятую бумажку из заднего кармана джинс. Она взяла листочек кончиками пальцев, мельком взглянула и вернула обратно.
«Да у тебя контрольная явка, ничего страшного. Промурыжат полчаса и отпустят»
«А ты то откуда знаешь?»
«У меня ма там проработала целый год», — она облизнула губы и наклонила голову. Влево.
Мы снова замолчали. «Уважаемые пассажиры, со второго пути отправляется электропоезд до станции Ораниенбаум-один. Поезд проследует со всеми остановками».
«Ну всё, пока», — улыбнулся я, — «Надеюсь, до скорого». Она крепко держала мою руку и жадно, серьёзно смотрела в глаза, потом на цыпочках подтянулась к уху и тихонько сказала «спасибо».
Сны не горят. А жаль. Лучше бы такие сны сгорали. Только это не сон. Это реальность. Какие же пидоры в нашей советской армии. Так наёбывать весь честной народ! «Контрольная явка, контрольная явка!». Собрать толпу робких подростков, запихать в автобус, привезти на военно-транспортный полигон, — это у них называется «контрольная явка»? Вот ведь уроды! А я, дурак, начал рыпаться. Видимо, судьба моя такая, — в карцере. Ноги одеревенели. Бритая голова саднит порезами. Вместо покрывала, — кусок матерчатой ткани. Но он же ни фига не греет. А если я себе чего-нибудь отморожу, — да кого это ебёт!? Служи, сынок, отдавай долг Родине. Какого я чего-то этой Родине должен? Что она для меня сделала? Да ничего! А вот ведь, — должен. Уроды. Они такие же, как Мерлин Мэнсон, только красивые. Почему карцеры делают похожими на психушку? Серые стены, серый потолок, серые двери, никаких окон, — только лампы над головой белеют, словно длинные звёзды. Запёкшаяся кровь на воротничке. Всё-таки тяжёлый сапог у этого сержанта. Аж зубы сводит. Зато у меня есть солнышко. Моё личное, длинное, белое солнышко. Кто вам сказал, что солнышко не бывает белым? Это особенное, — моё. Оно всегда белое. Оно всегда есть. Только оно уже старенькое, мерцает иногда. Как же всё-таки холодно!
В тексте использованы цитаты следующих рок-групп и попсовых исполнителей: «Чиж и компания», «Ленинград», «Би*2», «Сплин», «Звери», «Мумий Тролль», «Черта», «Жуки», «Кино», «Дельфин», «Gorillaz», «Мультfильмы», «Два самолёта», Марии Ржевской и Владимира Владимировича Шахиджаняна.
http://www.svistok.ru/users/elven/txt/1791309.html?ssid=67c886077de759ef769d37d4d0038150 |
|
|