«Легенда о другом ветре и Райских цветах»

«Ты был в этом городе первым, кто взял в руки шприц и набил папиросу травой…»

Он писал своё завещание в пустыне на песке. Он писал его уже очень много времени. Время измерялось в этой пустыне не секундами, а песчинками. Поэтому времени у него хватало. Хватало на многое. На то, чтобы вспомнить про неё. Чтобы представить, как она прочитает завещание. Как удивиться. Отвернётся и заплачет, потому что не поймёт. Потом снова перечитает. И снова не поймёт. Но плакать больше не будет. Просто отвернётся и будет смотреть на одну точку долго-долго, пока глаза не заслезятся и не захочется моргать. Понять не сможет. А больше перечитать не получиться. Ветер уже сдует всё, что так старательно выводит его рука. Она расстроится. Удивится. И опять не поймёт. Не поймёт. Потом поймёт…
Время ещё было. Времени было много. Гораздо больше, чем потребовалось бы, чтобы написать самое подробное завещание. Он писал, и думал о ней, лениво водя по барханам и бурунчикам пальцем. Песчинки неспешно перекатывались через открытую ладонь, и осыпались вниз, как манная крупа. Это было смешно и приятно. Поэтому он не торопился, а тщательно и долго выводил каждую буковку. Было не трудно, даже интересно. Вести по каждой букве, по каждому завитку до конца, бережно подправлять засыпанные места, стряхивать с ладони песчинки. В складки одежды набился песок. В рукавах, в штанинах, на груди и в ушах — везде были надоедливые мелкие песчинки. Ветер выл под ухом, стараясь перекрыть собственный свист. Приходилось щурить глаза от частых песчинок и морщить нос.
Когда за спиной послышался перестук копыт, он встал и торопливо пошёл в противоположную сторону. Выведенные буквы тут же начало заносить песком.

Фу ты, блин! Ну и присниться же такое!? Песок какой-то, завещание, слова — ну что за бред! При чём здесь ветер? Надо срочно умываться и идти в школу, а то можно опоздать.
«Алюся» — крикнула мама из кухни — «Ты встала?»
«Да, мамочка, уже иду» — звонко прокричала Алина, наскоро заправила постель и побежала в ванную. Комната осталась пустой. Ненадолго. Заскрипевшую дверь отодвинул лапой кот. Подошёл к кровати, принюхался. Недоверчиво мяукнул, потом потянул на себя одеяло. Одеяло сползло. Под ним оказались разбитые песочные часы. На белой простыне тоненькой струйкой рассыпана золотистая крупа. Кот развернулся, подошёл к подоконнику и одним махом запрыгнул на него, чуть не скинув цветочный горшок. За окном просыпался город. Её город.

Её город был основан за три года до Войны. Впрочем, основан — громко сказано. Скорее, заложен. Проще говоря, появилось три дома. В них поселилось, по старому советскому обычаю, шесть семей. Потом семьи навезли родственников, кто-то решил, что болото — это не есть хорошо, пора и картошку садить, а дедушка Ахмед предложил разводить виноград в условиях крайнего севера, и в город потянулись люди — строить светлое будущее. Или как там было раньше принято — Светлое Будущее. Естественно, чтобы оправдать постройку города, тут же был организован Завод. На заводе работала большая часть населения. Остальные жители входили в сферу обслуживания работников завода. Чтобы вывозить заводские достижения народного хозяйства, а также будущие поставки вина от деда Ахмеда, была построена железная дорога и автомобильная трасса к областному центру. Город вырос, похорошел и стал выглядеть презентабельнее. У него появился свой дом Культуры, своя центральная улица и площадь — и та и другая, разумеется, имени Ленина. Потом на улице Ленина было поставлено ещё два памятника, чтобы никто не перепутал. Один вначале, и один в конце. А третий остался как раз посередине, перед домом Культуры. На нём очень любили гнездиться чайки, отчего лысина вождя постоянно была зеленоватого цвета. Другие два памятника таким вниманием пернатые жители города не радовали — видимо, по молодости лет, те подобных почестей ещё не заслужили. Теперь никто уже не мог игнорировать факт существования её города.
Жизнь текла размеренно. С утра все уходили на работу, а вечером возвращались домой, к телевизору. В нём была первомайская эстафета и семь автобусных маршрутов. В нём были свои бабушки-на-скамейках, свои алкоголики-у-ларьков и припанкованные «дети проходных дворов» с жёлтыми гитарами, которые так любят ближе к двенадцати спрашивать закурить у прохожих. В нём жила девушка по имени Алина.

«Тишина в холодильнике — на дачу смылись родители…»
Она сидела и глупо смотрела на кучу таблеток на ладони. Он послал её. Алина не понимала. Просто не понимала. Не втыкала. Как он мог послать её? Ведь это же она — с ней не могло такого произойти. Или могло?
Вчера они с Сашкой сидели на крыльце и обнимались. Как обычно. Ничего такого. Сидели, обнявшись, и смотрели, как соседская ребятня играет в «квадрат». Особенно Алине запомнился маленький пацанёнок в чёрной «пилотовской» куртке с бритой головой, который писклявым голосом матерился на всю улицу и бил по мячу левой ногой. Получалось очень смешно, и Алинка хихикала. Саня в это время что-то рассказывал, поэтому принимал хихиканье на свой счёт, и ещё больше воодушевлялся. А Алинке было всё равно, что он там рассказывает. Ей было просто хорошо вот так вот сидеть вместе с ним на крыльце, и смотреть на ребятню, карауля задерживающееся уже вторую неделю солнце. Потому что и за полярным кругом должно быть лето. Эх, хорошо в Сибири летом, — две недели снега нету! Снега действительно уже не было. Причём не две недели, а два месяца. Но всё равно лета как-то не чувствовалось. Вместо лета пришло жалкое подобие потепления, с результативностью в восемь градусов выше нуля. Алинка уже купила себе офигенную блузку, и теперь мучалась из-за того, что так и не оденет её летом. А куда потом в ней — на школьные дискотеки? Лучше бы уж вообще не покупала, честное слово. Мутные лужи известкового песка, в которых отражались качавшиеся на ветру берёзы, окружали двор непроходимым средневековым рвом, так, что казалось, путь вовнутрь двора перекрыт навсегда. Только умудрённые жизненным опытом бабушки-на-скамейках знали, где находятся лазейки в этом океане луж.
Из соседнего подъезда вышел Ильдар Ахмедович, держа маленького Гоги за руку. Алинка и Саня поздоровались. Ильдар добродушно кивнул и предложил семечек. Саня согласился, Алинка отказалась. Ильдар и Гоги пошли по тротуару, донельзя похожие друг на друга. В руке у трёхлетнего Гоги была пачка сигарет «Parlament». Видимо, Ильдар доверил понести. Саня всё ещё что-то тараторил. Алинка посмотрела на него удивлённо и радостно. Улыбнулась. Он всегда ходил в одних и тех же грязных клешах, но зато в остальном был самый лучший парень на земле. Улыбался так, как можно было улыбаться только ей одной, и все девчонки завидовали. Играл на гитаре так, что нетрудно было догадаться, для кого он это делает — разумеется, для Алинки. Даже целовался он как-то по особенному, не пытаясь языком залезть ей в горло, как, например, Макс. Целовался нежно и, наверное, бережно. Как бы ощупывая её губы. Это было интересно и как-то ново. Саня считался её парнем без году неделя, а она уже была влюблена в него по уши, и просто не чаяла свой дальнейшей жизни без этого милого чучела в грязных клешах. Он повернулся к ней, внимательно посмотрел, и сделал серьёзное выражение лица. Потом что-то спросил. Алинке стало смешно, что он такой серьёзный. Но Саня напряжённо ждал ответа. А она опять не слышала.
«Да» — сказала она наобум, и улыбнулась.
«Ты чё, дура?» — набычился внезапно Саня. Алинка не поняла — «Ты чего?». В ноздри забился жирный запах асфальта.
«Да ничего! Ты понимаешь вообще, что говоришь!? Неужели ты настолько тупая!?» — закричал Саня. Алинка просто выпала в осадок. Она ничего не понимала. Саня хотел ещё что-то крикнуть, но передумал. Зло посмотрел на неё, и сказал тихо — «да у тебя души нет».
Алинка подумала — «нет души — есть двухстволка». Но всё равно не поняла. Поняла потом, когда Санина младшая сестра долго говорила ей в телефонную трубку, что его нет дома, и в конце концов попросила больше не звонить. Когда в школе, после того, как она наконец-то нашла Саню в курилке, он зло посмотрел на неё острыми глазами и сказал — «свободна». Вот тогда поняла. Не сразу.
Девушка в жёлтых очках сидела на подушке, скрестив ноги по-турецки. Монотонное мерцание свечи красными бликами воскового глянца, слой за слоем ложилось на щёки. Лицо было багрово-красным, с торчащей пастельной чёлкой. В аккуратной глиняной миске с кольцевыми полосами битой скорлупой лежали апельсиновые корки. Свечка в стакане стекла и накренилась, став похожа на Пизанскую башню. Кто-то затянул у свечки вентиль, отчего она часто и мутно закапала на блюдечко твёрдой лужицей. Алина ещё раз посмотрела на таблетки, на свечу. Вспомнила выражение Саниного лица. Тень от свечки нервно колыхалась на стене. Сгребла таблетки в кучу, запихала их в полиэтиленовый мешок и встала. Потом аккуратно положила в аптечку, прикрыла дверцу, чтобы чёрт знает кто не услышал, и пошла спать.

Внеплановые концерты тем и были хороши, что организовывались очень спонтанно — никто не успевал достать травы, и, соответственно, не укуривался. Ей это нравилось. Ну кому, посудите сами, понравится смотреть на укуренные рожи? Вот и ей не нравилось. Тем более что рожи по большей части были знакомые. Алина натянула тёплые гетры (долбанное лето! да когда же это закончится!?), поношенные джинсы, которые на всех подобные мероприятиях легко сходили за стильные, заколола волосы китайскими палочками из красного дерева и хлопнула дверью.
Она ещё не решила, во сколько сегодня вернётся. Единственным критерием был косой взгляд ма с утра и возможное отсутствие личных денег на следующей неделе, при возвращении позже нуля часов. Факт. Поэтому «слишком» отдыхать не следовало. Впрочем, никто сегодня и не собирался сильно гулять. Просто надо было немножко развеяться. Слишком уж запаренными вышли последние дни. Из-за Сани, в основном, разумеется. Хотелось забыть про него. Найти себе нового мальчика. Который был бы в сто раз лучше. Нет, противоположный пол штабелями не лежал у её ног, но и не обходил стороной — мальчики в наличии имелись. Только руку протяни. Тут и возникала проблема — всё никак не шёл из головы этот Саня из десятого «бэ». «Запала» — констатировала Анька Никонова, когда Алина поделилась с ней своей проблемой — «Остаётся один способ — верняк. Надо сводить тебя на какой-нибудь квартирник, а то со своими дискотеками ты совсем уже забыла, наверное, что такое настоящий, живой звук».
А ведь действительно, забыла. Даже не знала, если быть честной. Алинке страшно захотелось на какой-нибудь сэйшн. Чтобы там были волосатые парни с гитарами в руках и ничего не слышно в двух шагах от громкой музыки. Никонова поддержала стремление подруги, пообещав позвонить, как только «что-нибудь наклюнется». И вот — наклюнулось. Вечеринка в Клубе Культура.
Никонова была там своим человеком. Ну ещё бы — такого количества пирсинга не мог пропустить ни один нефр. Серёжек не висело разве что на пятках. А правое ухо вообще процентов на шестьдесят состояло из серебра. Если бы кто-нибудь решил собрать всё, что висело на Аньке, и сдать в лом драгметаллов, мог бы заработать неплохую денежку. Впрочем, в отношении Аньки у мужеского населения планеты возникали несколько иные ассоциации и планы, так что раздевать, а тем более сдавать куда-то её никто бы не решился — слишком решительно выглядела эта особа в своей потрёпанной косухе. Это тоже было стильно. Слишком стильно, чтобы покупать новую. Потому что от новой никогда не будет исходить тот непередаваемый, дорогой аромат кожи и табака, от которого парни просто сходят с ума. Это при том, что Анька не курила.
«Падём?» — вопросительно-томно посмотрела она на Алину — «А то мы опять всё самое интересное пропустим. Сегодня обещался быть хм…» — Анька посмотрела удивлённо на накрашенный чёрным лаком до блеска багажника лимузина ноготь, и схватилась за пилочку, так и не закончив. Алина пожала плечами и пошла за сумочкой. Но потом передумала; решила идти без неё — всё равно в такой толпе никто не заметит, накрашенная она или нет, и какого цвета у неё волосы — дай боже просто вспомнят, кто там был. Впрочем, не мужиков же она идёт туда клеить, а так «чисто посидеть, отдохнуть, пива попить». Ну, и попили…
В «Культуре» было накурено и жарко, так что большинство парней ходили голыми по пояс. Некоторые даже сверху. Девушкам такого удовольствия не светило даже на грани приличия. Анька нашла где-то два пластмассовых кресла «Бочкарёв», на которых они и примостились справа от сцены. И, в отличии от большинства собравшихся, честно пытались слушать музыку. На пятачке перед сценой творилось чистейшей воды безумие, которое местные любители тяжёлых гитарных аранжировок называли «слэм» — полсотни волосатых потных полуголых мужиков толкались и прыгали под завывания солиста очередной группы, похожего на бритого наголо Карабаса Барабаса. Что он кричал, никто не слышал, даже, наверное, не слушал. Может, это особенность клуба, но слов со сцены здесь не было слышно никому, кроме исполнителя. Впрочем, популярности «Культуре» это не убавляло. По краям от сцены держались разноцветные фонарики иллюминации, хаотично вспыхивающие дикими цветами совершенно не в такт музыке. Сигаретный дым клубился жалким подобием концертного тумана над головами; воздух пульсировал, накатываясь волнами. Кто-то тронул Алину за плечо. Она испуганно оглянулась, и увидела. Его. «Длинные пальцы, тонкие руки, шея и плечи — весь этот бред». Глаза чуть не закрылись. Он посмотрел на неё по-доброму, и спросил сигарет. Язык прилип к гортани. Во рту пересохло, она почти прохрипела — «Нет, извините». Он пожал плечами. Ушёл. Алина ещё минуты три смотрела Ему вслед, прежде чем поняла, что Его уже нет в зале. Просто выпала. Из окружающего мира. Не смогла понять, кто же это был — человек, или что-то больше. Что-то специально для неё придуманное.
«Ты видела это?» — потрясла её за рукав Никонова.
«А? Что?» — Алинка выглядела испуганно и ошарашено, будто только проснулась.
«Кто здесь?» — передразнила Анька — «Там только что какой-то отморозок стащил с Лаки топик. Ты бы видела, как она ему врезала! Еле на ногах устоял».
«Ага» — послушно кивнула Алина.
«Ты чего, „ушла в себя, вернусь не скоро“? Ты вообще здесь ещё?»
«Вряд ли. Слушай, а у тебя нет сигарет?»
«Алина?» — Анька посмотрела на неё удивлённо, широко накрашенные глаза спешно вылезли из ресниц — «Ты не оговорилась?»
«Нет. То есть да. Я сейчас вернусь» — Алинка отбежала от столика, и свернула за колонну. Там был второй зал, со столами, за которыми все «веселились, пили, курили». Ещё дальше — гардероб и курилка. У зеркала, рядом с мужским туалетом стоял тот самый Он. Стоял, и неуклюже курил, стараясь вдохнуть побольше никотина. Нижняя губа была чуть оттопырена, отчего он немного походил на верблюда. Рядом расположилась девушка с черепаховым взглядом. Перебирала его спутанные волосы. Смотрела ему в глаза и вытягивала губы трубочкой, что-то говоря. На глазах очутились слёзы. Нос всхлипнул.
«Здравствуйте, девушка» — она не поняла, откуда звук. Продолжала смотреть на зеркало и на Него. Через немного времени в поле зрения появился помятый субъект с бутылкой «Балтики» в руках, и добродушно заглянул в лицо — «Вас здесь раньше не стояло. Я мог вас где-нибудь видеть?». Лицо было землистого цвета, над левым глазом — нефиговый финик гнилого оттенка. Во рту не то чтобы недоставало некоторых зубов, но чувствовалась неполноценность. И ещё от него некрасиво пахло. В общем, это чучело мало соответствовало представлениям о прекрасном принце. Алина хмыкнула, и повернулась, чтобы уйти. Даже сделала шаг в сторону. Но не успела. Потная рука выпустила бутылку пива, и ухватила её за локоть. Больно. Раздался звон и острая боль от грязных ногтей, впившихся в левую руку. Уже давно не было так противно. Алина дёрнулась в сторону, успев только увернуться от прогорклого выхлопа изо рта, пытавшегося её поцеловать. «Да пожжи ты! Я тебе кричу — ты замечаточная девочка!» — прохрипел субъект, сгребая её в охапку. Стало мерзко, противно и страшно. Алина приготовилась уже закричать, одновременно целясь кроссовкой в пах. Жалко, что развернуться не получилось — её цепко держали за руки и давили на живот. Закололо в висках. Прилипнет же такая гадость в самый неподходящий момент. Даже расстроится не успела, просто стало немного обидно. Оттого, что с ней, а ни с кем-то ещё. Да с той же Никоновой! Закончилась сцена проявления нежности в вестибюле так же быстро, как и началась. Голова «приставателя» медленно поменяла положение на горизонтальное, уставившись зрачками в потолок. За головой обнаружились длинные волосы, намотанные на кулак, и чья-то рука, удерживающая ту самую голову на линии горизонта. Лицо поменяло выражение на отнюдь не жизнерадостное. Пару секунд застыло в неподвижности, а потом обрушилось всей своей массой на пол, на осколки бутылки и пыльный бетон. Руки Алину отпустили. Вокруг кроссовка тут же образовалась небольшая алая лужица. Она подняла ногу, с неё капнуло немного. За кроссовкой остался красный след. Прямо перед ней уже разнимали двоих — её обидчика, и …
И всё. Глаза издевались, выключая всё происходящее, оставляя только что-то специально для неё. Верхом на помятом субъекте сидел Он, стараясь уклониться от беспорядочно мутузящих воздух кулаков противника. Набежала куча народу, последними, как водится, подоспели охранники. Дерущихся разняли. Алина торопливо пыталась объяснить представителям власти, что «вот этого надо выкинуть, а вот этот хороший». Он, впрочем, уже охладел к драке, видя, что девушке теперь никто не угрожает. Дальше было просто. Легко. И тепло. Не подумайте пошлость — они сидели на креслах в вестибюле, и болтали о том о сём. Алина смотрела на мальчика преданными глазами, и пыталась уловить. Что в нём было такого, о чём она хотела. Это была мечта с пушистыми карими глазами. Звали мечту Тёма, «только не Артём», он был музыкантом, сегодня выступал. У мечты была татуировка на левом плече в виде дельфина (никаких пошлостей, вроде голых баб, как ни странно — мальчики так это любят), длинные прямые волосы, которые теперь уже можно было перебирать и ей, приятный голос и кольцо-печатка, которой улыбался её обидчик, когда его выносили из клуба. «Длинные пальцы тонкие руки шея и плечи — весь этот бред». Весь вечер она смотрела на Тёму. Просто смотрела. Давно не было так классно! Сначала он развлекал её с Никоновой всякими шутками, потом познакомил со всей своей командой. Назывались, кажется, «Ангелы дорог». Не важно. Они вышли на сцену, и Тёма пел. Практически проглатывая микрофон, пел медленно и сильно, словно в опере. В опере Алина ни разу не была, но ей казалось, что если и поёт кто-то там, то петь надо именно так. Потом Он широко улыбался в зал, и отдельно улыбался ей. Было приятно. Спустился, обнял её и долго выразительно смотрел в глаза. Вечер плавно перешёл в ночь. Никонова познакомилась с барабанщиком, и теперь строила ему глазки, выразительно убирая волосы за пропирсингованное правое ухо. А Алина смотрела. Глазами. На Него.
Ну, дальше было хорошо.

Комната, освещённая только мерцанием монитора. «Кошмарт» — подумала Алина, и с головой зарылась в одеяло. Потом подумала ещё, и вылезла обратно. Подошла к компу, включила аську, полезла в чат. Спать решительно не хотелось. Играться тоже. Письма все уже написала. Она решила уйти. В интернет.
Часто с вами такое бывает?
Квартира жила по своему ритму, она — по своему: свет в доме выключался ровно на сорок минут между отходом родителей ко сну и её возвращением. Причём возвращение могло быть как с улицы, так и из сети. «Я проснулся рано утром раздетым и в кресле, в своей каморке средь незнакомых стен я ждал тебя до утра, интересно — где и с кем ты провела эту ночь, моя сладкая эн?» — это про Никонову. Она вчера ушла с барабанщиком, сегодня утром отзвонилась, сказала, что «всё пучком, тока башка болит». В общем, судя по всему, понравилось. Заодно и узнала, как барабанщика зовут. Славан. В смысле, Слава.
Алина взяла телефон, устроилась в кресле поудобнее, подобрала под себя ноги и набрала номер Тёмы.
«Сегодня нас нет дома, пожалуйста, оставьте своё сообщение после сигнала» — оттарабанила ей какая-то сухоголосая женщина. Алина вздохнула и аккуратно положила трубку. Посмотрела на телефон. Снова подняла. На этот раз набрала телефон Гудкова. Женю Гудкова в нашем городе знали все — исходил от него какой-то непередаваемый аромат, который сложно было не запомнить. Не аромат даже, а чувственный ореол. Женя был очень популярный мальчик в среде не очень взрослых девочек, но это его, видимо, не сильно тяготило. Вполне. С Алинкой он учился с первого класса в одной и той же гимназии. Мало того, в одном и том же классе. Правда, отношения у них были не очень. Вернее, не было никаких отношений. Дальше «привет-пока» дело никогда не заходило. У него была своя жизнь, у неё — своя. Каждый, казалось, был доволен. Даже с той же Никоновой, которая перешла в их школу после девятого, Гудков общался больше.
«Да?» — спросил красивый Женькин голос.
«Здравствуйте, а Женю можно?» — шаблонно спросила.
«Я»
«Привет, Женька. Это Алина. Белкина.»
«Привет» — удивлённо ответил тот — «Как дела?».
«Слушай, я понимаю, что, наверное, не в тему (я ему, наверное, всегда буду не в тему!), но ты ничего не знаешь про группу „Ангелы дорог“?»
«Ну» — Гудков будто что-то прожевал на том конце трубки, потом сообразил, как это может быть истолковано, и торопливо добавил — «Да почти ничего. Так, играют понемногу, пару раз даже на Беломор-Буги выступали, в „Культуре“ в основном тусят, один раз я на квартирник их попал. Средненькая такая группа, ничего особенного. А что с ними?»
«Да нет, это я так. Ничего. Извини» — и положила трубку. Ну а что она в самом деле хотела от Гудкова услышать. Что они пишут очень классную музыку, а Тёма так вообще просто ангел во плоти? Всё гораздо проще. Странно даже. Хм. «средненькая группа». Ну конечно, для Гудкова только «Поиграем и уйдём» боги, все остальные недостойны его внимания. Ну и ладно. Зазвонил телефон. Под рукой. На ночь глядя. Алина взяла трубку.
«Это опять я» — голос. Знакомый. Но не узнаваемый — «Гудков. Я тут вспомнил, если тебе нужно, то у меня есть пара-тройка их мр3шек, могу занести»
«Да, давай» — оживилась Алина — «А когда можешь?»
«Да хоть сейчас»
«А, ну да. Заходи» — и бросила трубку. Как-то некрасиво получилось. Человек ей помочь хочет, а она так сразу обрывает разговор. Алина снова взяла трубку, и набрала номер Гудкова.
«Да?» — ответил немного запыхавшийся — приятно, старается — голос Женьки.
«Это снова я. Ты чай будешь? В смысле, мне чайник ставить?»
«Не знаю» — Гудков попытался сделать вид, что немного удивлён, но по голосу было заметно, что чего-то подобного ждал — «Ставь, наверное. Через десять минут приду». Гудков жил в соседнем подъезде.

«С днём рожденья, придурок, с днём рожденья родной -
Допивай лимонад, вновь не будет шлюх, так что снова рукой -
С днём рожденья придурок».
Гудков ушёл довольно быстро. Даже удивительно. Алина быстро запихала новоиспечённую, тёплую ещё от вражьего сидирома RW-ху в подставку для кофе, и нажала insert. И теперь слушала. «Ангелов». На самом деле — средненькая такая группа. Живьём они звучат гораздо лучше. Но Тёма — это отдельная история. Это просто смерть. Просто дай сигарету, а то так жрать хочется, что негде и переночевать. Алина откинулась в кресле, закрыла глаза, и прислушалась к красивому и сильному (если совместить — «красильному»:) голосу. «С днём рожденья придурок!». Классно то как! Только теперь выцепить его надо, и всё атас. Поставила на всякий случай в Winamp рандомом лишний альбом Торба-на-Круче, чтобы разбавлять своих новоиспечённых кумиров. Прилетела птичка, чирикнула, что пришло письмо. На личный ящик. Странно. Последнее время на личный ящик приходили письма только из Нижнего, и Танька сказала, что ещё не скоро напишет. Хм. Ну, раз проверяем почту, то заодно и в интернет. Как водится. Перед глазами поплыли ровные ряды ссылок, разноцветные линки и прочие непременные атрибуты виртуального пространства. Голова начала гудеть в такт кулеру, пальцы залетали по клавиатуре, не забывая вжиматься в левую клавишу мыши. «Руки в сети забыла». Цирковым куполом навис над головой монитор, оставляя за спиной ровные отблески вакуумного света. Открыла первое письмо. Там был Па — писал, что скоро приедет из командировки, так что живите и радуйтесь, что вообще ещё приезжаю. Ниже кривым гарамондом пестрел постскриптум — «передавай маме привет, приеду, проверю, что с тестом». Алина так и не поняла — то ли ма обещала ему какую-то классную выпечку по приезду, то ли он спрашивал про её вчерашний провал на водительские права. Слишком двусмысленная фраза. Надо будет ей рассказать. В ящике, мало того, оказалось второе письмо — от друга по переписке из Москвы. Друга звали Сool! Писал, что у него всё здорово, но к ней пока не собирается, не смотря на то, что уже полгода как обещает. Да и сама она в прошлом письме намекала, что нужно только на поезд сесть, и она в принципе сама могла бы к нему на каникулы выбраться. Cool! ответил — «знаешь, мне кажется, что миссия (фу, какое декольтированное слово) невыполнима. Нуна тебе эту столицу». Без восклицательного знака. Без пробела. Без продолжения. Игры в слова сегодня были невероятно популярны. Алина плюнула на него, решила, что потом поподробнее ответит, и послала страничку смайликов. Так, на всякий случай. Отмазаться. На пути мыши оказалось неожиданное препятствие — паспорт раскорячился на полторы своих стандартных длины, выпятив обложку до неприличия. Пришлось попрать его конституционное право лежать на столе когда вздумается, и кому вздумается мешать. Обновила страничку. И снова оказалось письмо. Просто с цепи сегодня все сорвались! Ссылка, не в пример прошлым разам, грузилась очень долго. Песочные виндоузные часы кружились и кружились на месте курсора, словно издеваясь. Прошла минута, две, две с половиной. Алину это задолбало. Она попыталась закрыть окно. Ничего не получилось. Откинулась на кресле, зло посмотрела на телефон, и решила, что пусть он грузит сколько угодно — вырубать из розетки комп не будет. Назло. Из принципа. Потому что потомственная стрельчиха, и упряма, как все прошлые поколения. Взяла телефон. Хотела снова набрать Тёмин номер, сообразила, что в таком случае инет точно умрёт. С тем же успехом положила трубку. Посмотрела на помятые гетры. На ногти на ногах. Ушла на кухню, решив сделать кофе. В коридоре было темно и тихо, даже кот на своём коврике посапывал в нос, а не бросался в ноги, норовя ткнуть её носом в линойлеум. В кухне горел ночник, тихонько освещая белый цилиндр чайника и блюдо с печенюхами. Воткнула чайник в розетку, погремела банками в шкафу, нашла кофе. Насыпала. В окно заискивающе вглядывалась луна, улыбаясь через занавеску. Алина погрозила Луне пальцем, и убрала кофе обратно. Чайник вскипел и забулькал, напоминая о своём присутствии с типично мужским эгоизмом. Алина посмотрела на «кошоладные» конфеты, лежащие на столе. Потом на свой животик. Диетический. Вспомнилось, как в прошлое воскресенье
она увлеклась вкуснючим салатом в гостях у Макса, и он шутливо намекнул ей на похудание. Алина тогда парировала — «это же диетический салатик — от него не толстеют»
«Ага» — улыбнулся Макс — «И животик у тебя тоже диетический»
Вот вот — диетический животик от диетического салатика. Алина вздохнула, плеснула кипятку в кружку, засыпала сахаром. Посмотрела голодными (хочется думать) глазами на конфеты, и захомячила-таки парочку с собой. Вернулась по тёмному коридору в комнату. По пути чуть не вылила горячий кофе на кота. Повезло. Не вылила. Просто запнулась и ойкнула, но никто даже и не подумал просыпаться. Вернулась в комнату и уселась в кресло. Опять с ногами. Грузиться комп даже и не думал. Видимо, испытывал её терпение. Ну что ж, посмотрим, кто кого. Алина прикрыла веки, и отхлебнула ароматного кофеина. Стало тепло и приятно. Ещё бы — с «кошоладной»-то конфетой! Алина попыталась вспомнить, когда последний раз писала письма «от руки». Классе в шестом, наверное. Бабушке. Пожалуй. «Письмо напечатано принтером — фломастером не получилось» — Торба виснуть почему-то не собиралась. Играла как играла. Алина приподняла веки и посмотрела на монитор. Песочные часы не исчезали. Подвигала курсором. Ничего не изменилось. Только IE догрузил страничку до конца. Часы пропадать не спешили. Вот глюк блин. Она щёлкнула часами по ссылке. На экране тут же появилось письмо. Откуда-то потянуло сквозняком. Алина положила руки на стол, и почувствовала какой-то дискомфорт. Посмотрела на пальцы. Вся ладонь и клавиатура были в песке. Что за бред? Экран слегка наехал на неё, захватывая весь обзор и устраняя из окружающего мира мелкие детали вроде окна или шкафа, словно вокруг вдруг разладилась резкость. Интерфейс поменялся на что-то пустынно-египтянское, сродни второму городу «Диаблы». Руки слушаться не то чтобы отказались, а просто слегка задумались. Перед глазами всплыл песок. Мелкий, рассыпающийся по барханам, плавный, словно вода, и приятный наощупь. Под песком оказался пергамент. Старый, пожухлый кусок бумаги. Может, и не бумаги. Не суть. Порыв ветра сдул с него последние песчинки, обнажая глазам удивительно ровный почерк: «Что жизнь твоя — лишь песчинка в океане случайностей. Что любовь твоя — лишь неуверенность в своих чувствах. Что ложь твоя — лишь попытка оградить себя от реальности. Что ты хочешь? Ты не знаешь, ты даже не догадываешься. Чтобы узнать, тебе нужно спросить у себя. Но ты боишься. Боишься себя. Больше, чем любви, которой боится даже смерть. Больше, чем правды, которую бояться все. Вот твоя правда, как бы ты ни боялась её — твой человек, тот, которого ты действительно любишь, уничтожит дом, в котором ты провела всю юность. И тогда тебе, независимо от желания, придётся вступить во взрослую жизнь. Потому что придёт срок. Выбрать тебе не дано. Знать можно наверняка, но противоречить правде не может никто — будет сломана суть вещей. Выбор за тобой». Монитор мигнул, и выключился. Потом снова зашипел, проявился из негатива, но никакой странички не было и в помине. Никаких песков, завещаний. Ничего.
По горлу словно прошлись наждачной бумагой, и никакой горячий кофе не помогал. «Приснилось» — решила Алина. Вспомнила, что на неё вчера было наадёвано. И Тёма меня в этом видел!?
«Главное, братцы, любовь,
Главное — она
Главное братцы, — любовь
А остальное всё на!» — какого Поиграем и Уйдём в WinAMP’е оказались?

Улица искрилась свежим асфальтом и радостными лицами прохожих. В ушах орали Тараканы — «Лето — летом все красотки, лето — новые кроссовки!» Алина посмотрела на свои. Да вроде тож не очень старые. Перед глазами оказался родной подъёзд. И два глаза, нарисованные на окне, на первом этаже. Два очень даже красивых, серых, человеческих глаза на стекле. Подмигнула им, и пошла за дом. За домом было её любимое место — за домом был пустырь. Ну не то чтобы совсем пустырь, но такая песчаная площадка, на которой куча всяких растений буйно цветёт в холодное северное лето. Она с детства любила там играться. Сидеть, рассматривать бутончики цветков, которые садила тётя Рая из тридцать восьмой квартиры, подмигивать им, бегать с лейкой домой, когда долго не было дождя. Заглядывать в каждый, выискивая там пчёлок или шмелей, толстых и ленивых. Эти цветы они с тётей Раей холили и лелеяли, каждый день проверяя, чтоб ни один не завял. С тёти Раи были удобрения и семена, а с Алины — дозор и внимание, иногда даже поливание. А первого сентября Алина относила их своей класснухе. Но класснухе было как бы побоку, потому что точно таких же ей приносили ещё букета три-четыре, и она не очень замечала цветы тёти Раи в их общей массе. Но всё равно райские цветы (сокращение от «тётьраинских») для Алины были самым главными. В них она отдыхала по вечерам, сидя на поляне; на них смотрела утром из окна, видя, как лепестки наливаются силой; подбадривала их в плохую погоду, разговаривала, когда было противно смотреть на всё окружающее, спрашивала совета в сложных ситуациях. Цветы были такой же неотъемлемой частью её жизни, как мама или школа. Как по Кастанеде, помните? — каждый человек должен найти Своё Место. Её место было на этой поляне. Тут ей было ничего не страшно. Цветы здесь цвели специально для неё. Воздух красиво пах только ради неё. Солнце искрилось в бутончиках цветов ей на радость. Даже ветер здесь был какой-то другой. Не такой, как везде. С известковым привкусом от расположенной рядом стройки. Но всё равно особенный. Всё равно ей на радость. Алина села рядом с красным райским цветком, и закрыла глаза. Ветер подул, растрепав волосы, словно приветствуя её. Алина улыбнулась ему, и задумалась. Вспомнила про вчера. Вчера Тёма сам позвонил ей. Сказал, что будет очень рад, если она почтит своим вниманием его скромную келью отшельника. Ещё бы она отказалась! Размечтался! Алинка просто чуть не упала с кресла, когда услышала. Интересно только, откуда он узнал её телефон. Вроде бы она не давала никому. Вот Никонова трепло, блин! Но с ранья Алинка «никак не могла», поэтому назначили «на послеобеда», а утром она пошла к цветам — слушать другой ветер. Нельзя же из-за какого-то там парня бросать своих самых лучших друзей! Церемония приглашения «на чай» не менялась из года в год — всё было до банальности шаблонно. Пожалуй, если бы хоть один парень сказал что-нибудь новенькое, что-нибудь не «заходи, попьём чайку с плюшками (будет что-то там с чем-то там)» и сотни вариаций на эту тему, то она бы в него влюбилась, честное слово. Тёма оригинальностью не блеснул, но влюбилась Алинка всё равно. Потому что стрельчиха. Потомственная. Чтобы не забыть, написала номер дома на руке маркером, потому что листочка рядом не оказалось, и всё утро не могла отмыть, зато запомнила адрес. По ладони расползлись синие разводы. Алина оглянулась и вздохнула. Погода исправлятся и не думала. Другой ветер забрался под рубашку, и теперь гулял там, словно заблудившийся котёнок, легонько царапая коготками гусиную кожу. «Осень этим летом удалась на славу» — сказал кто-то из знакомых. И был прав. Небо откровенно бирюзового цвета глупо вылупилось перистыми облаками. «Солнце разливается кошкам по глазам». Решительно стряхнув с себя последнюю утреннюю сонливость, Алина поднялась с колен, отряхнула джинсы и, помахав ручкой цветам, пошла в гости. К Тёме.

«Полные ботинки одиночества…»
«Хочешь кофе?» Тёма сидел напротив, в порванной под мышкой футболке Harley Davidson, с распущенными волосами и в самодельных бриджах из старых джинс. Весь такой симпатяшный, с серёжкой в левом ухе. По-доброму, удивлённо смотрел на неё. Над головой, на стене, красовалась надпись Lumen’e. Очень по-рандомайзовски.
«Нет, мне бы чайку» — сладко улыбнулась Алина. Взгляд у него стал какой-то стеклянный. Потерянный даже. Испуганно огляделся, потом вновь сосредоточил взгляд на её переносице.
Тёма оказался, как он выразился, «юный нахер». То есть почти уже хакер, но ещё не совсем. Его комната представляла собой склад отслужившей и не очень аппаратуры, разбросанной по всем углам. Действительно царское место уделялось кровати, занимавшей чуть не половину помещения. На ней Тёма иногда спал, но по большей части там возлежал его огромный пёс Няфа, комки шерсти которого были разбросаны по всей квартире.
«Ты вообще когда-нибудь убираешься?» — шутливо спросила Алина, отряхивая одеяло от Няфиных волос. Тёма вынырнул из шкафа, стряхнул с головы опилки, бог весть как там оказавшиеся, и недоверчиво посмотрел на неё.
«Ты прямо как моя мама — убираешься, убираешься, а толку-то? Всё равно потом будет бардак. Бесполезно» — и улыбнулся. Так, что ей сразу понравилось.
«Ну да. А потом можно вообще и зубы не чистить — выпадут ведь в конце-концов, так чего мучаться, а?»
«Хм» — ответил Тёма, и всунул ногу в рваный тапочек. Потом почесал затылок, взъерошил волосы; посмотрел не неё взглядом, в котором сквозило — «и что же мне теперь с тобой делать?»
«Вот что хочешь, то и делай. Твой праблы. Нефиг звонить было» — парировала свою мысль Алина.
«Э-э, я, может, пойду, чаю тогда поставлю?» — неуверенно спросил он. Алина пожала плечами. Улыбнулась. Тёма расценил улыбку как одобрение, и ушёл на кухню. За ним уковылял Няфа
Она ещё раз осмотрела комнату. В углублении за кроватью стоял компьютер. Вернее, стоял — неправильное определение. От компа там имелся только монитор. Ну, и клава. И даже мыша со скроллом. Всё остальное, так сказать, отсутствовало. Вместо системного блока имелись ржавый гвоздь и новенький шуруп, на которых к стене крепилась микросхема. От неё последовательно тянулись провода и шлейфы, о которых Алина не очень знала. Видимо, обеспечивающие жизнедеятельность. Вместо кулера — громадный вентилятор. Сверху пришпилен на скотч лист А4 с надписью чёрным маркером, стилизованным под готику почерком — «А кому моя система не нравится — «около птички». Вернулся Тёма. С, как и обещал, чаем.
«А что значит — „около птички“?» — повернулась Алина.
«Near bird» — Алинка проглотила смешок. Только улыбнулась — «Слушай, и что, вот это всё работает?» — кивнула на «систему».
«Ага» — выпятил грудь Тёма — «Такую собрать не каждому под силу, между прочим! Это вам не баран чихнул, это вам не мыло в тазике гонять, не плюшки с чаем трескать. Кстати, о чае — есть плюшки. Как ты к плюшкам относишься?»
«Не отношусь» — какой он всё-таки приятный. Классный.
«Слушай, а что ты слушаешь обычно?» — Алина хотела ответить «тебя», но Тёма, оказалось, ещё не закончил — «Я вот вчера достал новую песню „Поиграем и Уйдём“ — хочешь послушать?»
Алина про себя скривилась, и, через силу, кивнула. Тёма нажал play, повернулся к ней.
«Главное, братцы, любовь» — да что же это такое! Ну и икс с ними. Пущай играют.
«Ну как тебе?»
«Да так, ничего. Ничего особенного».
«А мне понравилось. Я, когда с утра проснулся, посмотрел на зеркало, но брить его не решился. И испытал большую грусть. А тут они — оп-па» — он сделал движение руками, более всего напоминающее хлопок — «И подняли настроение! И всё уже хорошо. И жизнь удалась!»
Да, что-то в нём определённо не так. А что-то так. Вот только с этими «что-то» надо побыстрее разобраться. Посмотрела на его сильные руки, на длинные пальцы. И взяла ладонь в свою. Отворила глаза. В глазах был песок. Он переливался там, ссыпаясь по ресницам и радужным зрачкам, искрился в кристаллике, мерцал чуть заметно. Засыпал пергамент. Нет, не пергамент, завещание. Завещание. На песке. В пустыне. Сидел человек. Сидел, и из последних сил водил по барханам, пытаясь составить буквы в слова. Песок тёк через пальцы, разливался по рукам, боязливо ощупывал ноги, шептал на ухо невнятную песню.
Алина моргнула, посмотрела на него ещё раз. Как бы опомнилась. Но было уже немножко поздно. Протянутые губы — слишком близко. Чмокнула его, едва касаясь, и мягко отстранила. Надо в себе разобраться, а уже потом в чужих «что-то».
«Так вот, я по поводу плюшек» — встрепенулся Тёма. Как-будто ничего не произошло. Давая себе второй шанс. Давая ей подумать. Оценить. Алина взяла с тарелки плюшку. Подумала над ней. Попробовала. Оценила — вкусно. Тёма тоже взял. Выжидательно посмотрел на неё (на Алину, господа, на Алину). Прикинул, и решил пока подождать. Ведь это она к нему пришла, в конце концов. Из под бриджей выглядывала мохнатая коленка.
«Давай, что ли, фильм какой-нибудь посмотрим?» — спросила Алина.
«Давай» — без энтузиазма согласился Тёма — «Какой?»
«Огласите весь список, пожалуйста»
«Чо?»
«Ну что у тебя есть?»
«А-а» — Тёма снова взъерошил волосы, напрягся. На лице отразилась работа мысли — «Fight Club», «Пластилин в Торец» — все три части, и на DVD «Ромео и Джульетта».
Чтобы показаться культурной и начитанной девушкой, которой не чужда романтика, Алина выбрала «Ромео и Джульетту», хотя «Бойцовский клуб» ей больше симпатизировал. CD-rom, лежащий на мониторе, тихонько прожевал диск, подумал несколько секунд и показал им Ромео. А потом Джульетту. А потом всех остальных участников спектакля (это оказался ещё и спектакль!); одно перечисление имён заняло полчаса. К началу, собственно, действа, Алина успела выпить две кружки чая, вдоволь наиграться с собакой и расспросить Тёму о том, что он из себя представляет. Из себя Тёма представлял обыкновенного франта. Даже не то чтобы франта — стилягу. Его выгнали из двух уже высших учебных заведений. Он успел поучаствовать во всех проходящих в округе антикоммунистических и пацифистских митингах, разочароваться в Агни-Йоге, выиграть три подряд конкурса молодых поэтов и собрать свою группу из старых дворовых друзей. Всё это — в двадцать с мелочью лет. Личность незаурядная, но, в сущности, не знающая, куда себя применить. Если всю ту энергию, которую он убил на создание репетиционной студии в домашних условиях, можно было направить в мирное русло, то в какой-нибудь братской стране стало на одну гидроэлектростанцию больше. Он смешно морщил нос, когда рассказывал о своих подвигах. По ходу повествования запихал мочку с серёжкой в ушную раковину. Видимо, от волнения. И вообще, производил много странных движений. Например, очень интересно тёр зубы, будто&;nbsp;бы даже чесал. От этого занятия его отвлёк барабанщик — тот самый. Никоновский.
«Хлоу» — буркнул он в сторону Алины, и тут же переключил внимание на хозяина — «ты вчера не помнишь, куда я запихал примочку?»
«В клубе, наверное, оставил. Позвони администратору, если кто найдёт, тебе вернут» — посоветовал Тёма. И громко сглотнул. Вытянутое лицо барабанщика с куцыми губами и липкими женскими бровями выразило сомнение по поводу целостности примочки, но озвучить не решилось. Откланявшись, он шумно захлопнул за собой входную дверь. Они что, здесь все просто так к нему ходят, без стука, будто к себе домой? Странная группа. Довольно интересные взаимоотношения. «Как же мне объяснить ей, что в жизни делю я всё с другом», да? Не очень приятно. Но высказывать на первых гостях кусок негатива Алина не стала. Просто недовольно хмыкнула. На экране Джульетта по-французски мило лопотала у колен своего непреклонного отца. «Что-то таких сцен в Шекспире я не помню» — подумала Алина — «опять какой-нибудь амбициозный сценарист постарался». Джульетта оказалась неожиданно красивой. Грациозной, с правильными чертами лица и сильным голосом. Она умела даже приседать на коленях. «Будь я Ромео» — прикинула Алина — «Вполне могла бы в неё влюбиться». В это время холодная сухая рука легла на открытую в задумчивости ладонь. Алина не решилась повернуться, доверившись тактильным ощущениям…
В общем, новая любовь оказалась довольно примечательной личностью. Да к тому же он очень неплохо целовался…

Национальных российский продкут — сгущёнка. Ни в одной стране мира больше не догадались так извращаться над, казалось бы, банальными продуктами — молоком и сахаром. Зато у нас из них выжали всё. Впрочем, это привычнее, чем, допустим, лягушек есть. Алина сидела на кухне и смотрела в окно. День обещал быть невероятно скучным. Учёба отменялась по причине каникул, Тёма угнал на репу, обещал зайти только вечером, ма на работе. Полная безнадёга. Разглядывала ногти на левой руке. Лак с мизинца слегка слез, так что было похоже, будто по нему прошлись наждачной бумагой. Очень некрасиво. Надо к вечеру подкрасить. За окном по крыше соседского дома бегали кошки. Уже три с утра. С завидной регулярностью. Из открытой форточки выглядывало их чуть заметное мяуканье. Лениво так выглядывало, нехотя. Всё утро казалось липким жёлтым мёдом, вылитым за шиворот.
«Вчерашнее веселье свалило из квартиры
С тобой твоё похмелье, следы былого пира — день начинается, день начинается так…»
Вот-вот, Шестопёрова. Не больше. Что-то последнее время она частенько стала без спроса залезать в плэйлист. Может, удалить? Нет, Тёма не поймёт. Тоже подсел на «Поиграем и Уйдём». Что Гудков, что Тёма — да все они, мужики, одинаковые. Алина влезла с ногами на подоконник, и чуть свесилась в окно. Так было немного опаснее, рискованнее, что ли. Интереснее, в общем. За окном больше не было кошек, и, кроме соседской крыши, виднелся кусок двора из-за противного серого цвета стены, две карусели в нём же да скамейка перед подъездом, на которой тусили её одноклассницы. О чём-то очень увлечённо тусили. Впрочем, это их привычное времяпрепровождение. Алина прислушалась. Тоненькие девичьи голоса перемывали косточки какой-то девчонке. Звали девчонку Алина. Оп-па! Да неужто её обсуждают!? Точно, её и Тёму. Одна припомнила Саню, вторая что-то нелестное сказала про Артёмкины волосы. Вот дуры! Даже слушать противно. Алинка хотела их окликнуть, но со стыдом вспомнила, что не помнит по имени ни одну. И это после года учёбы вместе! Хороши одноклассницы. Алина с досадой захлопнула окно, слезла с подоконника и совершенно расстроенная подошла к холодильнику. Тот, как ни в чём не бывало, улыбался магнитными значками на бежевой двери, подбадривая и радуясь гулким урчанием. Очень хотелось чего-нибудь съесть. Алина ещё раз посмотрела на свой диетический животик. На холодильник. Снова на животик. Прошла в угол, встала на весы — шестьдесят один килограмм! Толстуха!!! Быстро спрыгнула на пол, обула ноги в глазасто-ушастые тапочки, и ретировалась из кухни от греха подальше. За коридором с кысей оказалась родительская комната, имеющая в обстановке такую небесполезную вещь, как большой телевизор. В голове зародились капли сомнения, что лучше, гигантский телек или пятнадцатидюймовый монитор. Победила лень — идти к компу, в свою комнату было просто невозможно. Ноги налились свинцовой тяжестью. Алина плюхнулась на кровать и еле дотянулась до лентяйки. Мигнул голубой экран. Естественно, ничего интересного ни по одному каналу не показывали. Мелодраммы — новости — боевики — ток-шоу. Стандартизированный до отвращения набор. На полу валялись полосатые носки, похожие на сдохшего кольчатого червя. Недвижимые, и очень подозрительные на первый взгляд — будто затаившийся удав. Под ними скрывалась мятая бумажка. Алина подняла, посмотрела на неё с разных ракурсов. Оценила. Прикинула. Решила прочитать. Бумажкой ма просила её ещё в магаз зайти, потому что хлеб кончился. Оценив вероятность своего поднятия с дивана, а тем более выхода из квартиры (мимо этого трепла у подъезда!), Алина аккуратно запихала бумажку обратно под носок. Вернулась к телевизору. Телевизор предложил музыку. Согласилась. Сначала чуть поглючило — по экрану прошли полосы, потом изображение пропало, осталась только мутная вода серого экрана. Через минуту логотип вернулся и уверил, что «все любят эм ти ви». Алина пожала плечами, не то чтобы соглашаясь, но особо и не протестуя. Полежала на кровати ещё с полчаса. Потом сообразила, — «что-то здесь не так». Во-первых, телевизор надо смотреть сидя — так её учила ма — чтобы позвоночник не кривить. Во-вторых, MTv зырят с чипсами. Пришлось подниматься и маневрировать на вражескую территорию. На кухне исподтишка опять напала лень. Алина решила остаться тут, включив маленький телевизор. Из холодильника были извлечены чипсы. Какие-то ненастоящие — вологодские. Но, за неимением лучших вариаций. Устроившись с ногами на кухонном диванчике, Алина поглубже запахнулась в халат и принялась хрустеть, наплевав на все весы и животики на свете. По одному музыкальному каналу была Тутта Ларсен, по другому — Шелест. И там и там было одинаково скучно. Чем-то они удивительно похожи. Даже причёски одинаковые. И говорят, кажется, одно и то же. Для объективности Алина смотрела на ту и на другую ровно по семь минут. В этом ей помогли зелёные кухонные часы, спрятавшиеся в шкафу. Тутта выиграла с перевесом в одну модную серёжку на не в меру пропирсингованном ухе. Прямо как у Никоновой. Только Аньку с таким ухом вряд ли вообще на ТиВи возьмут. Слишком большой андеграунд. Разве что на
радио, чтобы никто не видел, до какой степени может дойти юношеский максимализм в погоне за модой. МTv сказало ей «и понял Антоха что поступил плохо». Алинка быстро переключила канал. Подождала четыре с половиной минуты на Fox Kids без звука. Потом вернулась обратно. Хабенский пропал. Подружка Тарантино тоже. С облегчением вздохнула. Снова посмотрела в окно. Напротив, под самой крышей, женщина нянчила дитё. Ребёнок плакал у неё на груди. На левой. Алина скользнула взглядом, особо не задерживаясь, и принялась искать утренних кошек. Кошки исчезли, зато пришёл свой дармоед, и потребовал еды блеющим мяуканьем. Пришлось снова вставать, расправлять ноги из позы лотоса и ползти в холодильник за «Вискасом». Пока петляла в дебрях агрегата, кыся ушёл. Алина про себя удивилась, почему это животное родилось котом, а не свиньёй или козлом, например. По характеру ему больше подходило. Вернулась к кухонному диванчику. Удобнее села. Доела чипсы. По стене над шкафом пробежал таракан. Боязливо так пробежал, прячась от взгляда. Запахло цукатным кексом. Алина выглянула в окно — женщина куда-то сплавила ребёнка, и теперь занималась выпечкой. На столе прямо перед ней стоял огромный противень, на котором дымился очень вкусный, судя по запаху, пирог. Алина невероятным усилием воли вернула голову в первоначальное положение. Заставила себя ещё минуты три рассматривать Тутту Ларсен. Потом не выдержала, и обратилась за помощью к холодильнику. Полчаса выпали из жизни. Зато на столе образовался мамин любимый салат из крабовых палок, который Алинка могла проглотить за один укус, если бы не укоризненно стоящие в углу весы, гренки и молоко. Больше ничего съедобного в холодильнике не нашлось, но этого было вполне. Впрочем, готовила Алина с прицелом — маме наверняка будет приятно после работы, что ребёнок сам себя покормил, да ещё и о родителях вспомнил. Экран мерцал поднадоевшими заставками, вызывая в голове нелестные отзывы, а Алина скучала. Подпёрла подбородок рукой, и сидела, смотря в одну точку примерно посередине кинескопа. На столе стояла ваза с салатом, тоскливо играли в догонялки солнечные зайчики. По давно не мытой кружке позли кровавые подтёки каркаде. Алина встала, и отнесла её в раковину. Включила воду. Капли разбились о тарелку, полетели в разные стороны, упали жемчужинами на её руку. Убавила напор. Посмотрела на воду, искрившуюся в керамике. Вода напоминала перетекавший песок — как-то медлительно она смотрелась в этом медовом летнем воздухе. Алина провела рукой по волосам, раскидала по плечам. Развернулась, и вышла в коридор. Щёлкнул шпингалет.

Момент, когда уже выключил душ, но пока не дотянулся до полотенца, самый пикантный — скользкие, ещё тёплые капельки отчаянно сигают с секущихся кончиков волос на плечи и спину, рвутся, расталкивая друг друга, вниз, плавно огибая пупок, сползая по животу, внутренней стороне ягодиц, и в последнем отчаянном прыжке расшибаются о холодный кафель. Кто-то недавно сказал, не-то по радио, не то со страниц «Лолиты», что кофточка лучше всего спадает с женского обнажённого плеча. Алина закуталась в большое махровое полотенце со Снупом, которое запросто могло сойти за халат (и довольно часто сходило); вышла из душа, оставляя на полу мокрые следы — опять забыла тапочки взять. Прошлёпала в комнату. Подошла к стене, нашла там магнитофон. Нажала кнопку. Комнату заполнили радостные солнечные звуки какой-то малоизвестной латинской мелодии. Господа, только не говорите, что вы никогда не танцевали под музыку перед зеркалом, оставшись дома одни. Вот-вот…
Уставшая и разомлевшая, Алинка развалилась на диване перед компом. Смотрела недоверчиво на свою красную аську. И ни о чём не думала. В голове был просто вакуум. Из зеркала на неё пялилась улыбчивая девчушка, закутавшаяся в халат. На носу — веснушки; глаза, не накрашенные, чуть раскосые, азартно не сдавались в неравной борьбе со скукой. Рот тоже так и норовил расплыться в идиотской улыбке. Но помня, что «смех наутро без причины — это признак. Всем известно», держалась. Из последних сил. Даже съела лимон. Без сахара. Просто съела. В одну харю. И не поморщилась. «Тишина в холодильнике, на дачу смылись родители…» Да-а… Лучше не будем.
Зазвонил телефон. «Кто говорит — слон» — передразнила себя Алина. Лениво поднялась, подтянула гетру. Взяла трубку — «да». Постояла несколько секунд. Положила трубку. Села. Руки мелко дрожали. Зеркало как-то резко изменилось. Перекинуло изображение. Одно на всю квартиру. Губы чуть скривились. Застыли в неестественной позе. Между горечью и тоской. Потом собрались обратно. Алина подтянулась, собралась. Выпрямила спину. И продолжала слушать. Фразы долетали как через туман, словно из ниоткуда — «в больнице», «попал под машину», «ни чего страшного». Кивнула в трубку. «Ни чего». Уронила руки.
Собралась она очень быстро. Через три минуты уже была внизу. Пробежала мимо скамейки с одноклассницами, даже не заметив. В спину долетело — «сегодня явно не день Белкиной». Алина не услышала. Алина бежала по улице и старалась не упасть, размазывая слёзы внутри, чтобы, не дай бог, по-настоящему не заплакать, на подходе к глазам загоняя их внутрь.

Тёма был на кровати. С серым лицом смотрел в потолок. По потолку ползли мутные разводы. За ночь он отлежал на щеке замысловатый узор. Алинка сидела рядом, на неудобном, жёстком больничном стуле, и держала его за руку. Смотрела в глаза. Пыталась угадать, когда он проснётся. Или очнётся? Не дай бог…
За дверью были все машины, санитары, антибиотики, операции. Родители, беседы со взрослыми. Лица, ладони, утешения, сказки, и самое страшное — правда. Всё за дверью. Хотя правда всегда лезет в глаза. Первой. Самой наглой. Надписью «наркология» над коридором. Серым Тёминым лицом в палате. Словами «он очень плох». Истыканными венами у локтя. Какие машины? Какое «ни чего страшного»? Страшно. Действительно страшно. На злобу дня. Дверь открылась. Заглянула санитарка. Посмотрела на Алину. Полуутвердительно кивнула. Прикрыла неслышно дверь. Алина смотрела на лицо Тёмы, не отрываясь. Двумя глазами.
Рваные, длинные волосы раскиданы по подушке, словно в причудливом танце, цепляясь друг с другом. В них вплеталась тонкая трубка капельницы, уходящей в изголовье кровати. Ровный, широкий лоб с небольшими шишечками, сморщенный, будто очень сильно удивляется. Голова на подушке. Откинута и неестественно вывернута. Щёки, чуть румяные, на грани отличия от мертвенно-бледной синевы. Нос. Слишком крупный. Но всё равно красивый. Верхняя губа чуть оттопырена. Выбиваются короткие волоски и беззвучное дыхание. Острый подбородок. Глаза закрыты. Молчат. Веки чуть подрагивают, задевая воздух. Из груди вырвалось хриплое дыхание. Тёма прокашлялся, не открывая глаз, и, похоже, не приходя в сознание. Снова замер. Неровные вздохи зашлись в каком-то загадочном цикле. Словно примериваясь к ритму окружающей действительности. Алина сильнее сжала руку. За последние полчаса этот астматический кашель повторялся уже раза три.
Ну зачем он это сделал? Ведь всё было правильно. Всё было красиво. Никаких тебе ночных похождений с друзьями, никаких пьянок по подворотням. Никаких левых девчонок. «Внимательный, приятный и очень талантливый молодой человек» — это мама так сказала. Она сейчас тоже за дверью. Утешает Тёминых родителей. Может, сама виновата? Была невнимательна к нему? Пропустила момент, когда можно было ещё всё исправить? Не дала ему чего-то? Не дала…
Нет. Не было ничего. Тогда почему?
Алина посмотрела в Тёмины глаза. Глаза молчали. Молчали, прятались под прикрытыми веками. Смотрели что-то своё. Тихонько положила руку на кровать, и подошла к зеркалу. Лицо было красным, глаза — в лопнувших капиллярах. Заплаканные щёки. Шмыгнула носом, вытерла дорожки слезинок. Прошлась по комнате неровным шагом. Окинула взглядом аскетическое убранство палаты. На столике, рядом с его головой лежали шприцы. Опять шприцы! Подбежала, мимо воли, к изголовью. Резким движением швырнула их на пол. Раздался звон — задела какую-то склянку. Руку защипало. Алина удивлённо посмотрела на своё запястье — там красовался свежий, ровный, как по-линейке, шрам. Вбежала санитарка. Бешеными глазами сверкнула на неё. Потом на бездыханное тело Тёмы. Велела выйти. Алина не слышала. Сидела на стуле, и смотрела на запястье. Когда её под руки выводили в коридор, даже не сопротивлялась. Словно в вату, окунулась в стерильный больничный воздух. В палате так не пахло — в палате всё было как-то по-домашнему. В конце коридора две санитарки синхронно ели суп. Одновременно кусали кусочек чёрного хлеба, чётко запускали ложку в тарелку. Всё делали как по команде. Ели с аппетитом. Рядом мялся парень с бейсболке «Dallas Cowboys». Тоже мне, ковбой. Cow Boy — коровий мальчик? Разве что. К ней подошла мама. Обняла. Взяла в руки голову. Повернула к себе заплаканные глаза. Молча посмотрела в них. Погладила её по голове. Прижала к груди, и тихонько что-то зашептала. Алина никак не могла разобрать, что. Да и не важно.
Мама отвела её в конец коридора, где сидели Артёмкины родители. Посадила у стенки, и налила чаю. Горячего, ароматного на запах и мягкого, как из мяты, на вкус. Алина распласталась на столе, рядом с кружкой, наплевав на все наставления вроде «локти ложить на стол неприлично». Плакать не хотелось. В голову начала прокрадываться отупляющая злоба. На всех. На Тёму — «мальчик не пьёт, мальчик курить бросил». Колется вот только! Замечательный мальчик! Лучше не придумаешь. На Саню — что за отношение к ней!? Как так можно? Не понятно, из-за чего, взять, и уйти. Просто так. Псих! Ненормальный псих, совершенно точно. Ма тоже — бегает тут, как курица над цыплятами, утешает всех. Ей что, больше всех надо? Заняться больше нечем? Алина одёрнула себя. Заглянула вовнутрь. Под зеркало — в глаза. Внутри маленькие молоточки медленно, но верно расшатывали уверенность в себе. Подтачивали сознание. Собралась, привела в порядок мысли. Чувства. Желания. Больше ничего, требующего упорядоченности, вспомнить не удалось. Даже обидно. Встала, и пошла обратно.
«Ты куда, Алюсь?» — мама.
«К Артёму» — Алина удивилась наивности вопроса. Куда она ещё может сейчас идти? Не оборачиваясь, поспешила дальше. Прошла мимо больничной душевой. Внутри медсестра возила простыни по стиральной доске. Какой архаизм — у них что, машинки нет? Ускорила шаг. Лампы над головой светили тускло и неверно, словно стараясь придать интим аскетичной обстановке больницы. Стены — бежевого цвета. Как ряженка. Словно тонешь в большом пакете с ряженкой. Дверь открыта. Алина вскипела. И зачем было её выгонять? Чтобы сквозняки по палате бродили!? Зашла внутрь. Прикрыла. На цыпочках подошла к изголовью кровати. Остановилась. Замерла. Глаза у Тёмы были открыты. Он смотрел в потолок.
«Артём» — позвала Алина.
«А, что?» — быстро встрепенулся. Шеи повернуть не смог. Или не захотел.
«Что? Что случилось?» — голос дрогнул.
«Больно» — нет, не пожаловался. Констатировал факт — «Подойди поближе. Спасибо» — она взяла его за руку. Сжала в ладонях.
«Что случилось? Почему?» — он ждал этого вопроса. Не мог не ждать. По определению. Но оказался не готов. Слишком честно вопрос был задан. Слишком наивно. Без обвинений и наездов. С участием. Совсем не так, как ожидалось.
«Шёл по дороге, тут какой-то водила из-за поворота на полной скорости» — голос сорвался — «На полной скорости, и прямо в лицо. Бампером»
«Артём!» — она его перебила. И первый раз назвала Артём. Не Тёма, а Артём. Серьёзно. Без шуток. Без приколов. Не до приколов уже — «Ты лежишь в отделении наркологии. Сюда не попадают люди, которых сбила машина. В лицо» — скинула чёлку с глаз — «бампером». Голос чуть не сорвался на плач.
Тёма замер. Поднял брови. Промолчал. Прошла минута. Две. Затянулось. Алина по-прежнему держала его руку. Ладонь вспотела. Тёма закрыл глаза. Хрипло вздохнул. Голову так и не повернул. На лбу выступили бисеринки пота. Капля стекла на подушку, оставив на наволочке мокрый кругляш. Она наклонилась к Артёму, заглянула в глаза. Взгляд был, наверное, такой, каким суслик смотрит на волка. Алина прошептала «извини». Тёма чуть заметно кивнул. Попытался высвободить руку. Алина не пустила. Наклонилась, и поцеловала его в лоб. Лоб был чуть солоноватый. Двинулись сухие губы, но сказать ничего не получилось. Тёма прокашлялся, попытался ещё. На этот раз вышло лучше — «Алин, слушай, подожди» — по одной интонации стало понятно, что стоит выслушать. Просто выслушать — «Я знаю, что ты подумала. Я знаю, стоит только посмотреть на мои вены» — Алина посмотрела. Вены были большие и синие, как резиновые жгуты — «И не стану оправдываться. Я так живу. Это образ моей жизни. Не такой уж и длинной, судя по всему. Но я так решил. И отказываться не собираюсь. Решил жить мало, и в своё удовольствие. Меня можно сколько угодно осуждать, можно кричать, ругаться, пытаться говорить, что я псих, что я неправ. Я давно уже всё для себя решил. и готов за это расплачиваться. Только я не думал, что расплачиваться придётся так рано. И тебе, честное слово, было бы лучше больше сюда не приходить» — Алина молчала. Чего ей это стоило. Но она молчала. Закусила губу, и слушала. Как любимый человек добивал её чувства — «Это не связано с тобой. Ты всё сделала как надо. И большое тебе за это спасибо. Ты мне очень помогла. Но я бы не хотел, чтоб ты видела, что со мной дальше будет. Это было бы несправедливо прежде всего по отношению к тебе. Лучше тебе забыть. У тебя же был какой-то парень раньше?» — Алина кивнула. Голова чуть не упала вниз с тонкого стебелька шеи — «Саня, кажется. Да, Саня. Хороший парень. Он со мной даже подраться один раз пытался. Я его вовремя остановил. Вернее, Славан его остановил, но это без сути. Я не собираюсь что-то дальше делать. Мне надоело. Я своё получил. И не хотел бы, чтобы ты страдала. Вспоминала обо мне. Плохо вспоминала. Я очень старался быть хорошим. Как получилось, извини. И не стоит больше об этом. Спасибо, что была в моей жизни. Я тебе очень благодарен. Пока» — Тёма закрыл глаза. Как зашторил. Алина смотрела на него. И, как ни смешно, могла понять. Она бы поступила точно так же. Правильно. Но всё равно. Оставалось ощущение, что её выбросили. Отказались. Забыли. Попросили больше не показываться. Она закрыла уши, молящим взглядом посмотрела в потолок, и вышла.
Как добралась до выхода из больницы — из памяти вылетело начисто. Только в автобусе опомнилась — старые, морщинистые пальцы с какой-то противной лиловой субстанцией под ногтями, ухватились за поручень на полсантиметра от виска. Побоялась даже смотреть в ту сторону — бомж стоял, и, ухмыляясь, пялился в стекло, даже не замечая её. Алина встала, пересела. За окном было уже темно. Видно только две полосы дороги — одна в белых огоньках, другая — в красных. Эстакада авто расположилась в затылок друг другу, мигая левыми поворотниками. Её автобус — где-то в середине. Алина нажала кнопку, и двери открылись. Вышла. С подножки. В ночь. В другую — слепую и мятую ночь.

«Перережет руки самый острый ветер, хорошо что сразу…»
Этот был не другим. Этот был острым, злым, подлым, но никак не другим. Неправильный, фальшивый ветер. Пытавшийся её обмануть. Алина не поддалась. Именно в этот день вдруг распогодилось. Исчезли куда-то холодные температуры, что были популярны всё лето. Пропала слякоть, убежал дождь. Лужи спрятались под тротуар, впитались в асфальт и стали незаметны до самой до осени. Выползло хмурое солнце, показав всем своё заспанное лицо. Даже не постеснялось улыбнуться. Ветер подобрел и стал тёплым, ласкавшим кожу. Обыкновенным. Таким, каким должен быть ветер. Поэтому не её. Потому что не другой. Потому что другой — это когда цветы под снегом. Когда весна. Когда всё ещё получиться. Не теперь.
Воздух был резано-тяжёл, как картонная птица. Алина сидела на корточках на берегу канала, и смотрела на мост и на веселящихся перед водой ребят. Вроде первый день потеплело как следует, а они уже лезут купаться. Волны в канале болтались медленно, как шоколадный мусс. На другой стороне стояли совковые пятиэтажки. Окна светились тем же бежевым цветом, что и стены в больнице. Алина думала. Никак не могла понять, что теперь делать. Вроде бы всё понятно — нужно возвращаться к прежней жизни. Найти Саню. Извиниться перед ним. Ещё не понятно, за что, но извиниться. Тут не укладывалось. Только вот что? Алина пригляделась к пацанам, бегавшим внизу. Узнала своего одноклассника. Окрикнула. Парня звали Егор. Подошёл, поздоровался. Помялся с ноги на ногу, присел рядом. Махнул своим, мол, всё нормально. Из под плавок на ноге виднелись чёрные волосы.
«Что там Саня?» — начала сразу. В лоб.
«Да всё нормально» — Егор посмотрел на неё. Так, словно хотел очень что-то сказать, но сомневался, стоит ли ей доверять.
«Говори давай» — Алина толкнула его в бок. По-дружески. Заговорщицки подмигнула. Они ведь лет пять назад две смены провели вместе, в одном пионерлагере. И вроде как считались даже друзьями. Но к одиннадцатому классу круг знакомых стремительно начинает меняться. Вот и про Егора Алина почти забыла. Даже день рожденья его сейчас вспомнить не смогла бы. А он ведь регулярно поздравлял.
«Знаешь» — Егор посмотрел на неё недоверчиво, но уже почти простивши — «Ты очень изменилась. Повзрослела что-ли. Это чисто мои наблюдения. А Саня в тебя влюблён был, наверное, класса с пятого. Он для этого только и перешёл в нашу школу, чтобы с тобой учиться» — Алинка широко распахнула глаза. Не поверила — «Да, только ради этого. Просто ты не следишь за словами. Я бы после такого вообще с тобой общаться не стал. А он — ничего»
«Да что я такое сказала!?» — взорвалась Алина.
«Ты не помнишь?» — Егор удивился. Очень удивился.
«Нет» — призналась Алина. Опять искренне.
«Когда он говорил о своём брате, который служил в Чечне. Спросил у тебя — „вот ты бы выстрелила в человека, если он случайно убил ребёнка?“. Он ошибся. Принял его за взрослого. Сидит теперь. Я думал, ты знаешь»
«И что» — Алина жалобно посмотрела на Егора, выпрашивая ответ — «ОН всем про это рассказывал?»
«Нет. Только мне, наверное» — Егор шмыгнул носом. Обнял её за плечи — «Да ладно. Сказать тебе по секрету — он только что с нами купался. А потом заметил тебя, и сразу убежал. Крикнул, что скоро вернётся. Так что жди» — и улыбнулся. Подбадривая. Махнул рукой на прощанье, пошёл купаться дальше. Алина зарылась с подбородком в коленки. Обхватила ноги руками. И стала ждать.
Фонарная тень вползла на четвёртый этаж дома, и замерла там безухим жирафом. От канала продолжали доноситься радостные крики пацанов. Рядом лежала книжка Денежкиной. Страницы, перелиставшие ветер. Алина повернула голову, вытерла невесть откуда взявшиеся слезинки. Постаралась держать нос по ветру, чтобы чёлку не надувало на глаза. В воздухе носились насекомые, не замечая её. Алина напрягла уши, и постаралась услышать другой ветер. Ветра не было. Как будто умер. Как-то пусто стало в груди. Стерильно и свежо. Очень неприятно. Вдруг послышались частые шаги. Даже не шаги — слишком тяжело для шагов. Со стороны её дома к каналу бежал Саня. Бежал как мог быстро. Видно было, что уже запыхался. Не успел каких-то пару метров, запутался в полах плаща и упал. Алина прыснула. Поднялся. Отряхнулся. Подошёл поближе. И уставился на неё. Алина молчала, и смотрела сквозь. Ждала.
«Вот» — откуда-то из-за пазухи Саня выудил букет цветов. Красивых цветов. Очень красивых. Райских! Протянул ей. Алина не шелохнулась. Алина не могла поверить. «Ну, бери» — настаивал Саня.
«Ты где это взял?» — она боялась услышать ответ. Но всё равно спросила.
«Да у тебя за домом. Там целая поляна» — потупился Саня — «была».
Другой ветер вдруг робко зашелестел в бутонах райских цветов, и те печально покачали головками. Она всё поняла. Все эти завещания, сказки, глупости, песок это вездесущий. «Да у тебя души нет!» — крикнула ему Алина, и вдруг, неожиданно даже для себя самой, заплакала.

Тёма скоро вышел из больницы, пройдя реабилитационный курс. И через месяц умер от передозы. Оставив после себя завещание для Алины, лучшую в городе музыку и разбитые песочные часы.