←back to Blog

About me

Утро (about me) 001

Солнце радостно светило над головой. Было оно каким-то по-летнему счастливым и беззаботным, и оттого — неправильным. Потому что на дворе стояла зима. Хотя «стояла» — довольно лестный глагол для нынешнего хилого подобия заморозков. Скорее она распласталась по горизонту и мирно спящим ещё пятиэтажкам, устало и немощно развалилась по крышам и улицам города, медленно, но верно стекая в канализационные люки радужными бензиновыми ручьями под лучами неправильного солнца. Сказать, что город спал, было бы неверно. Город (или, по крайней мере, эта его часть) давно проснулся, и теперь на маленьких кухоньках, уставленных немытой посудой, и в обшарпанных ванных с отваливающимся кафелем и ревущим как стадо слонов краном, город второпях готовился начать очередной день (как много, оказывается, зависит от такой, казалось бы, мелочи, как слова, — если бы я написал «новый день», то у читателя могла появиться твёрдая уверенность, что снег через полчаса растает, птички зачирикают, покачиваясь на ветках, и на улицы вывалит ребятня с цветными мелками. Но я написал — «очередной день» — и всё неуверенно замерло в ожидании безрадостного продолжения). Для кого-то он станет воплощением несбывшегося (поступления в Университет, например, или «стошки баксов» (thank you, random. Пилот рулит!), найденной на утопающем в снеговой каше тротуаре), для кого — очередным шагом в безысходность, ну а для кого-то ничего в этой жизни не изменит. И, вопреки сложившемуся мнению, каждый сам волен выбрать, каким станет Его День.

Я был в раздумьях, что отнюдь не мешало мне с интересом рассматривать окна кухонь, в которых то и дело мелькали силуэты суетящихся домохозяек. Сами дома напоминали ржавые и неправильно раскрашенные шахматные доски. Я стоял, опустив голову, и рассматривая свой порванный кед — в ушах звучал молодой когда-то Чиж, уверявший — «Немного холодно в кедах, но это фигня!». Согласиться с ним я никак не мог. День маленькими торопливыми шажочками сумасшедшего карлика подкрадывался со спины, надеясь исподтишка брызнуть ярким солнечным лучом в глаза, и скрыться в подворотне, по-идиотски хихикая.


У другого конца дома, как-то отрешённо разглядывал панельные блоки, набитые людьми, дворник. Внешность его соответствовала моему представлению о работниках этого сектора рыночной экономики: в меру помятая физиономия, глаза и волосы неопределённого (скорее, даже неопределяемого) цвета (только не спрашивайте, как я разглядел цвет глаз с другого конца дома с моим то зрением — мне просто захотелось, чтобы у утреннего дворника вдруг оказались именно такие глаза. Это мой рассказ, в конце концов!) Классическая щетина трёхдневной давности, кажущаяся непременным атрибутом униформы дворников нашей Родины, нос — картошкой, и настоящие, густые, как щётка для чистки обуви, брежневские брови. Засаленный ватник, вельветовые штаны и валенки с галошами как нельзя лучше дополняли картину. Сан Саныч, как я про себя окрестил его, смотрел на те же окна. Неужели он увидал там что-то интересное, или просто бесцельно медитировал, пытаясь проникнуть в мысли полчищ тараканов, ждущих своего звёздного часа на ещё занятых людьми кухнях? Но, чтобы выяснить это, пришлось бы его окликнуть, а нарушать утреннюю тишину ещё окончательно не проснувшегося города (или мира? В тот момент мне казалось, что, сладко позёвывая, ворочает зубной щёткой во рту всё разумное и человекообразное, что есть на этой планете) показалось мне кощунственно. И я, засунув руки в карманы, шагнул в его сторону. Шаг оказался не самым приятным в моей жизни — нога, обутая в порванный кед, опустилась в нечто скользкое и, как я выяснил, опустив глаза, скорее всего мерзко пахнущее. После непродолжительных раздумий мой мозговой центр заключил, что это есть не что иное, как говно. И я в него вляпался. Нельзя сказать, чтобы меня это порадовало. Но хоть не по самые уши! Идти к дворнику, начавшему вдруг уныло шаркать метлой по асфальту, пряча улыбку в усы — видимо заметил мой неудавшийся порыв — как-то сразу расхотелось. В голове, так приятно пустующей последние несколько часов, пронёсся поток пронзительно-ярких воспоминаний — зелёные стены школьного коридора, призванные успокаивать буйный нрав учащихся, замёрзшее стекло, на котором кто-то старательно, потратив, наверное, целую перемену, вывел — «Уланов — лох!», и несколько одинадцатиклассников рядом, пытавшихся соорудить из своей компании некое подобие пародийного выступления КВН (не тянущего, честно говоря, даже на репетицию «Аншлага»).
«Что мы делаем, когда собираемся вместе?» — заливался Паганини.
«Говно пинаем!» — радостно сообщал окружающим Шунтов
«А какое говно?» — вновь интересовался согнувшийся в три погибели Серёга
«Да наше любимое, собачье!» — сообщал внимающей аудитории, состоявшей из немногочисленного мужского населения одиннадцатых классов и «лифтёров»-десятибэшников, Шпунт, и вся компания дружно ржала, заставляя молоденьких восьмиклассниц, нацепивших на свои тщедушные угловатые фигурки вызывающе короткие платьица, закрывавшие максимум — пупок, а всё, что ниже, выставлявшие напоказ, вздрагивать от неожиданности и огибать веселящуюся компанию стороной. «Старшаки» на сопливых малолеток внимания не обращали, помня, что я им сообщил «по большому секрету»: за совращение малолетних до пяти лет. То, что для нашего законодательства они и сами пока были малолетними, почему-то никто ещё не догнал. Но это было не то. Я огляделся вокруг.
Во дворе потихоньку стали появляться полусонные люди, торопящиеся на работу-учёбу. Они образовывали два потока: один стремился к автобусной остановке, предвкушая утреннюю битву за места в железном чреве обшарпанного транспортного средства, а второй, не торопясь, медленно и величаво тёк по дороге, выходившей на проспект Труда. По ней, превращая свежевыпавший утренний снег в серую желеобразную кашу, каждое утро люди шли на завод, дающий городу едва ли не сто процентов рабочих мест, чтобы, отсидев там положенные восемь часов и получив суточную дозу радиации, вернуться вечером к родному очагу.
Я подумал, что неплохо было бы зайти сегодня в школу, потому как не появлялся я там уже около недели, а это было чревато разборками с классной, звонками маме, которая наверняка её пошлёт, и тогда начались бы нешуточные проблемы, а крайним в них оставался обычно я — ведь виноваты всегда евреи. Дело было в том, что я привык уже считать себя человеком из Иудеи, хотя южнее Саратова ни разу в жизни не забирался. Просто склад ума оказался настолько «выдающимся» по части добывания наличности, что народная молва вынуждена была согласиться с моими требованиями считаться гражданином Израиля. Так что я решил, еврей — это не национальность, это — образ жизни. Идти, однако, было уже пора.
Вытерев кед о сугроб, и зорко сканируя дорогу, расстилавшуюся передо мной унылым серым полотнищем, на наличие подобных «мин», я направил свои грешные стопы к дверям родной школы, выкрашенной, в лучших традициях абстракционизма, во все возможные оттенки голубого. Причина такой «боевой» расцветки была проста, — каждый год денег набиралось на краску лишь для одной стены, а пока красили её, «линяли» остальные, и этакий голубоватый калейдоскоп радовал глаз подрастающего поколения круглый год.
Дорога проходила мимо детского сада, носившего гордое название «Умка» (честно говоря, я никак не мог понять, почему у деткомбината, как значилось в официальных документах, было название, а не имя, ведь звать его вроде некому, да и некуда. Но так уж повелось, и это глупое слово приклеилось к садику. Тем более он был просто передовым в отношении физвоспитания детей, — единственный в округе бассейн находился именно здесь. Причина, по которой бассейн ещё не купили «новые русские», была до смешного проста — он был именно детским, с соответствующими габаритами, и мог новым хозяевам жизни сгодиться разве что на гигантскую сауну, но из-за вечно пьяного дворника, представителя той профессии, которая приковывала к себе моё внимание уже второй раз за утро, — небывалый случай!, даже в этом качестве мог быть полезен только моржам ввиду соответствующей температуры). На дереве, росшем за оградой садика, сидела чёрная кошка, почти не заметная для неряшливого взгляда утреннего прохожего, но не для меня — настоящего «лифтёра». Она притворно жалобно мяукала, и прыгала с ветки на ветку, гоняясь за облепившими дерево воронами, поднимая чёрные тучи наглых птиц, отчего издали бедный тополь был похож на небольшое торнадо, невесть откуда взявшееся на окраине провинциального городка. С «лифтёрами» вышла вообще интересная история, которую я не преминул вспомнить, преодолевая «гигантское» расстояние, отделявшее нынешнее местоположение туловища от школы: в самом начале знакомства нового класса с нашим грозным классруком, люди присматривались друг к другу, привыкали к мысли, что учатся уже в десятом, и буква «Б» прилипнет к ним на ближайшие два года. Естественно, растеряв старых знакомых, все аккумулировались по принципу: мальчики — с мальчиками, девочки — с другими мальчиками. Всем мальчикам, как, впрочем, и мне, хотелось казаться невероятно продвинутыми, знающими всё о компах, канабисе, тёлках и палёной водке. Стандартное утро в школе начиналось так: первый урок все, кто смог на него подняться «после вчерашнего», честно просиживали штаны (как вариант — юбки), поминутно клюя носом и потирая глаза, а на ближайшей перемене происходил такой разговор:
«Чё там дальше по расписанию?»
«Блин, химия, опять какая-нить лабораторка, или Жорик на урок нитроглицерин притащит. Меня предки напрягают по поводу школы, мне нужны хорошие оценки — я не пойду» (надо сказать, что Ватруха, говоривший эти слова, имел обыкновение неплохо заканчивать полугодие, появляясь лишь вначале, и бодрым штурмом получая несколько пятёрок, а потом загадочно исчезая из поля зрения преподавателей до ближайших каникул. Полугодовые отметки выставлялись в нашем учебном заведении, если ученик имел хоть несколько положительных, — заметьте, при этом бывали ситуации, в которых ученики умудрялись быть не аттестованы)
«А я ещё не прошёл в Диабле третий город»
«А я ваще учебник забыл»
«Да и Светка Гусева болеет, так что даже если и появимся, то выше трёх баллов нам не светит»
Аргументов находилось множество, и все, бесспорно, были более чем весомыми, чтобы отложить на неопределённый срок посещение какого-либо предмета. Последняя фраза обычно звучала из уст Паши-танцора, откровенно и безоглядно забивавшего на всё, что только можно, по весомым причинам и особенно без — «Короче, я думаю, что выражу общее мнение, если скажу — все в клуб!!!» — и наша импровизированная банда с криками и воем пролетала по коридорам, на ходу размазывая малышей по стенам, и пугая молоденьких практиканток, так расплодившихся в школе; штурмовала валами, достойными пера Айвазовского, гардероб, и рассыпалась по холлу в хилых попытках быть незамеченными тем преподом, у которого мы вроде как должны были присутствовать. Но только сидя перед вожделенным монитором, когда все контрольные и домашки отступали куда-то очень далеко на задний план, а директор смутно грезился на границе сознания, какой-нибудь самый умный Малыш вспоминал — «А чё Тасе скажем?» — и этот простецкий, вроде бы, вопрос, повергал несколько здоровых молодых «грызунов», которых правильнее было бы назвать лосями, в ступор — кто-то внезапно умирал от шальной пули в «халве», кто-то развоплощался от грозного удара Диабло, кому-то забивали обидный гол — в общем, жизнь рушилась, наступал Армагеддон (хотя людям, гамавшимся в бедных «вормзов», тоже не особо везло).
Тася была нашей классной. И, честно говоря, классной классной. Почти ничего нам не запрещая, она умудрялась сделать так, что мы все более ли менее слушались, и если она о чём-то просила, то выполнить это считалось святым долгом. Другое дело — сроки. Они порой оказывались крайне растянутыми. Так вот, никому не хотелось расстраивать Таисию Геннадьевну, но поделать уже ничего решительно было нельзя — так уж получилось.
«Ладно, проехали, мы в лифте застряли»
«А чё мы там делали?»
«К Серёге ехали, в гости, за конспектами»
«А ничего, что он на первом живёт?»
А кто про это знает кроме него самого?««Ага, Тася такая дура — вы прикиньте, как мы все в лифт влезли?»
«Вот потому и застряли. А Паша за лифтёром бегал (Паша бегал крайне редко, и, пожалуй, только в столовую, так что посылать его куда-то было равносильно самоубийству)»
«Парни, по-моему, это было в прошлый раз»
«Я тебя, наверное, удивлю, но и в позапрошлый тоже. Это верный способ — он уже полгода работает».
Вот с тех пор нас, с завидным постоянством застревавших в лифте каждый будний день, и прозвали «лифтёрами». Кстати, краснеть я тоже разучился в десятом «Б».
Перешагнув незримую черту, за которой начиналась территория школы, и которую можно было лишь почувствовать, проучившись в тринадцатой (именно таким счастливым номером обладало моё учебное заведение) несколько лет, я вдруг сообразил, что занятия начинаются в полдевятого, а, судя по торопящимся на работу людям, обтекавшим меня плавным потоком, словно косяк рыб — встающий на их пути утёс, время едва перевалило за восемь. Полчаса были в моём распоряжении, но я не поддался искушению «на полчасика, по любому» завернуть в клуб, который так приветливо манил меня, распахивая свои обшарпанные двери и прокуренные коридоры перед взорами незадачливых геймеров с анал-логичным складом ума. Пространство, находящееся между мной и клубом, было занято двумя внушительными сооружениями инженерной мысли неизвестного архитектора, решившего, видимо, по молодости лет, что кто-то у нас будет заниматься овощеводством в условиях крайнего севера. Проще говоря, это были две ржавые теплицы, которые уже давно (в пору рыночной экономики) приватизировали ЧП: в одной располагалось производство мебели (нестандартной, как гласила реклама. Вся нестандартность заключалась в том, что, например, стол, который ты заказывал, пилить начинали буквально тут же, и сделать его могли хоть в форме золотой рыбки, хоть в виде фаллоимитатора), а в другой — резка стекла (куда она стекла, никто из нас не знал, но данный вопрос интересовал всех без исключения).
Поборов желание отправиться покорять подлых гоблинов, я оглядел двор. Двор выглядел немногим лучше меня: чахлые деревца, посаженные «молодыми» в этом году, покачивались на ветру, и, казалось, жалобно скрипели, создавая иллюзию неких астральных ворот, ведущих в непонятный и полный загадок школьный мир. Клумбы, припорошенные снегом, были завалены бычками, хотя запрет на курение в школе и на её территории никто вроде не отменял (но разве это может остановить настоящих «лифтёров»!?). Ближайшие полчаса обещали быть невероятно скучными, и эта мысль не доставляла никакой радости. Приняв, как мне казалось, верное решение, и пнув валявшуюся под ногами пустую бутылку из под «Балтики», я уверенно пошёл по направлению к дому, с твёрдым желанием отоспаться. Бутылка, отлетев на несколько шагов, пронзительно-тонко звякнула о бордюр, и, испустив последний вздох, лопнула, обдавая окружающую мостовую калейдоскопом светящихся на солнце стёклышек.
«Антонов, стой на месте, руки за голову!» — услышал я звонкий девчоночий голос, окликнувший меня. Смеяться почему то не хотелось, хотя кричащая явно ожидала такой реакции. Сняв «уши», я обернулся.

В тексте использованы цитаты из творчества групп Пилот и Чиж и Со.