Рукав его куртки прошит грубыми стежками чёрных ниток. На голове кожаная фуражка, немного уже облезлая, а в посиневших от холода руках револьвер. Полчаса назад он мог всё. Он мог казнить и миловать, мог улыбаться и брызгать слюной, но теперь ему остаётся лишь верить тем, кто вставляет в рот пистолеты, пускай они и родятся лишь десять лет спустя. А пока рваное небо над головой, чёрное утро в розоватых поросячьих штанишках и револьвер в левой руке. Всё так сложно, всё так просто, мы ушли в открытый космос… — а он мог бы. Мог бы уйти. Чуть попозже мог бы запросто уйти. В Космос. За звездой. Полярной, алой, бриллиантовой — да какой угодно! Но поторопился, и теперь остаётся только смотреть в холодный предрассветный глянец тумана, сжимая в правой руке её маленькую ладонь. Она испуганна. Но это ничего. Скоро будет солнечно. Солнцеворот вышел в июнь, небо закрыло глаза. А до июня не дотянули каких-то три недели. Последнее лето так и не рванётся в эти заранее омертвевшие зрачки. Пистолет за пазухой — загадки разгаданы, отгадки запалены… если бы за пазухой! Он в руке. В левой. Интересно, каков свинец на вкус? Дуло чуть кисловато. Сейчас будет «БАХ!».
Пуля смачно вошла в нёбо и с гулким хлюпом выскользнула из затылка. Она только и успела подхватить обмякшее тело. На белую блузку упали серо-красные капли. Несколько секунд она сидела молча. Потом всхлипнула и заплакала, прижимая к себе продырявленую кукольную голову. На серой скорлупе неба острыми прожилками вились фаланги самолётов. А может, грачей.