День сурка (about Катя)
Трубка повисла на проводе, изредка постукивая замысловатой траекторией по стенке. Я поднял пластмассовый микрофон и положил на рычаг. Гудки прекратились. Тумбочку украшал подёрнутый тиною чай и всё тот же банальный томик Маркеса — он мне скоро во сне будет видется. На уши попалась дикция Кирпичей — «немного кофе, немного секса — ай-яй-яй-яй, здесь не хватает текста». Если бы, Вася, если бы. Жизнь дрянь! Небо свинцово-голубое, квартира гулкая и нечувствительная, через три часа опять вставать на первый урок — я уже себе слово дал, что отсижу в понедельник от звонка до звонка. Дрянь! Да и Кирпичи, если вдуматься, такая дрянь! Суррогатная замена Мальчишнику. В ногах правды нет — надо спать. Поскрёб подбородок — обнаружил там жалкое подобие козлиной бородки. Вообще я уже не брился недели две. Смешно, наверное, смотрится. Надо добраться как-нибудь до ванной. Вот хорошо Роману!
Старший брат, Роман, был бородатый моджахед и непререкаемый авторитет. Ему не надо было бриться — он взрастил на подбородке шикарную чёрную лопату, как у карабаса-барабаса. Мои друзья, видя его рядом, принимали не иначе как за отца. Разница в возрасте, между тем, была всего лишь три тысячи шестьсот пятьдесят два дня и три тысячи шестьсот пятьдесят три ночи. Ну, это приблизительно.
На часах — ровно 23.59. Восьмое марта закончилось. За эти последние пару дней я просто забыл про Таньку. Просто забыл. Как это ни прискорбно. Про Таньку! Про чернобровое существо с двумя косичками — и забыл. Урод. Просто урод. Просто моральный урод. Просто козлина. Не отмазаться больше званием мальчика — теперь ты настоящий мужик, и, соответственно, настоящий козёл. Страшно неуютно, когда остаёшься один на один с самим собой. Создаётся какая-то тревожная атмосфера. Мысли, опять же, появляются. И не соврать себе, вот что самое неприятное. Отстой. Надо было идти в гости. И ладно бы, если не к кому, так ведь звали же! Звали к Невключенным. К Юльке. Снова к Машке.
Отказался — слишком сказывалось напряжение последних дней. Столько разочарований за один раз, но в то же время ничего серьёзного. Как-будто намечаешь план, потом пытаешься его чётко реализовать в максимально сжатые сроки, а успеваешь только соорудить карниз и прикинуть, что бы можно было тут доделать. Полностью никак не получается. Всё остаётся в какой-то незавершённой стадии. И так до упора. Пока не надоест постоянно переделывать. Тогда просто забиваешь, и оставляешь всё как есть. А вы говорите — искусство.
Я прилёг на диван, положил под язык белую таблетку (не знаю, как они называются, но ма даёт обычно «от всего». А может, просто таблетки разные). Посмотрел в потолок. В потолке ничего не было. Вернее, была дыра. Одна большая белая дыра. В которую запросто можно провалиться, если не следить за своими мозгами или слишком долго стоять, задрав глаза. По крайней мере, я лежал. Большей частью находился в горизонтальном положении. Поднял к голове пятку. Получилось очень неудобно. И некрасиво со стороны, думается. Если мама зайдёт, может подумать, что я тут втихаря онанизмом занимаюсь. Пусть думает — ей это иногда полезно. Извини, ма, я это не со зла. По привычке, скорее. На пятке жёлтым пятном красовалась мозоль. Три дня назад это был маленький, интенсивно белый комочек с туго запаянной жидкостю. Теперь же она расплылась сантиметра на три в квадрате, по «ладонной» части ступни, и смотрелась просто наложенным сверху полиэтиленовым пакетом. Ужасно неприятное ощущение. На стуле, под томиком Маркеса, оказалась булавка. Торчала из обшивки перевёрнутой металлической капелькой. Завладев примитивным орудием, я стиснул зубы, и проткнул водянистую субстанцию. Появилась маленькая капелька воды. Или, может быть, лимфы. Ногу зажгло. Замотав её в простыню, высунувшуюся из под пледа, снова откинулся на подушку. Закрыл глаза. Сильно. Можно сказать — зажмурился. Попытался представисть, как всё это выглядит со стороны — типичный, я бы сказал даже — канонически визуализированный современный подросток. Выглядит это примерно так: на старом, скрипящем диване, на зеленоватом потёртом пледе, в позе эмбриона, подтянув колени чуть не к подбородку, лежит уставший молодой человек, с длинными, спутанными на манер дредов, волосами. Сзади на них отпечатался след тяжёлого ботинка. Левая сторона лица повёрнута в камеру. В ухе — серёжка с зелёным камнем. Лицо некрасивое, с резкими чертами, большим, угловатым носом, и широкой доброй улыбкой. Самому себе, куда-то вовнутрь, ни желая ни с кем этой улыбкой делиться. Собака на сене. Рядом, под левой рукой, бокс от «Гранатового» компакта Сплинов и пелевинская библия — «Generation P» — матовой обложкой (вавилонская стена с повторяющимися чёрно-белыми портретами Че Гевары). Из под широкой, на три размера больше, красной майки с надписью СССР, выглядывают худые бледные руки. Чуть поколотые, чуть побитые. Змейки проводов-наушников тянуться куда-то в область паха, за майку, к потёртым синим джинсам. Уши высовываются из ворота, и лежат на груди, ровно вибрируя какой-то бит. Массивная железная бляха ремня чуть выглядывает наружу. Ровное, усталое дыхание. Человек устал. Человек спит. Усталый, спящий человек. Нет, не человек — ребёнок. Ещё только ребёнок. Всё ещё только ребёнок.
«Разбивались глаза о проспе-ект», и рвущие перепонки риффы DDT. Тяжело дыша, я завернул за гараж, и повалился в густую зелёную траву. Тут было сыро и пахло бензином. И немножко резиновыми покрышками. Ну не могу я ладить со всеми. Ни с репперами, ни с рокерами. Просто ни с кем. Везде норовят набить. Понаехало тут из Города-на-Двине всяких удодов. Ходют, пугают, даже приставать не стесняются. Вот щас доберусь до Сани, он вам покажет, как бита о позвоночник звонко трещит! Действиетельно, руль хип-хоп индустрии доверяют мудакам. А дело было так:
Катя, как и положенно, очень возмутилась, не сказать если — вознегодовала. Но моей спине было всё равно — затылок остался совершенно бестрастен. В спину неприятно впился значок с торбы. Под одной этой вещице меня можно было узнать за, пожалуй, версту. Морда Лагутенко с жёлтой надписью «dolphins» выводила из себя всех без исключения, зато придавала далеко не героической спине индивидуальность. Илья всё так же нагло лыбился ей в ответ. Я заторопился домой, не очень заботясь о том, как такое скорое расставание скажется на моём имидже ловеласа (который, признаться честно, очень хотелось бы иметь, но всё вот никак не получалось). Расстояние между чертковским кварталом и нашими многоэтажками покрылось в некоторое время, весьма ничтожное в сравнении с большинством припоминаемых временных промежутков. Перед гаражами оказалась целая толпа хип-хоперов, что-то шумно обсуждавших. Почти все были с большими рюкзаками, из которых высовывались то кеды, то майки, то шорты. Рюкзаки по большей части были на груди. Даже не то чтобы фишка этой весны — носить рюкзак на груди. Девушкам помогает скрыть небольшую грудь, молодым людям… тоже помогает скрыть небольшую грудь. В общем, этой весной была в моде ещё и большая грудь. Моя же сползла ближе к пупку, поэтому теперь я ходил в рубашке с длинным рукавом, в которой было ужасно мокро и жарко. Ну и, конечно, непременным атрибутом каждого хипхапера была фирменная бейсболка. Батл у них здесь, что ли, в четыре утра? Любопытство, которое часто меня губит, взяло верх и в этот раз — подошёл и заглянул через плечо одного из них в круг — оказалось, реально — батл. На двух кусках фанеры асинхронно крутили черепаху четверо парней в одних только чёрных широких штанах. Рядом стоял бумбокс. Пожалуй, именно под такую музыку он оправдывал своё название — коробка с бумом. На той стороне круга оказался Кузя. Он тоже должен был сегодня выступать, как выяснилось. Сразу за ним — Конопля. Поздоровались, перекинулись стандартным набором приветствий. Кругом царил peace, все что-то курили и потягивали «пивчагу», ожидая своей очереди на татами. На кульбиты остальных смотрели не очень внимательно и даже почти снисходительно. Но всё-таки батл — в три часа ночи — это экзотика для нашего города, что ни говори. Конопля сказал, что это из Архаря парни опоздали, так что пришлось переносить время, поэтому так поздно. Впрочем, я был явно не из этой тусовки. Моё бит-поколение жило по чуть другим законам. Меня начали замечать, недовольно поворачиваться, потом тыкать пальцами в грязные длинные волосы и торбу. Кузя с опаской оглянулся, но от меня не отошёл. Я почувствовал, что чем скорее слиняю, тем лучше. Но оказалось уже поздно. Опять попал. Спасут, разве что, длинные ноги. Нас обступили со всех сторон. Из знакомых подошёл только Рыжий Ап. Я тихонько отступил на шаг назад, ближе к дороге, и наткнулся на кого-то. Повернулся. Увидел Макса. Вот так встреча! Нос у Макса был теперь немножко не в ту сторону, а под глазом до сих пор синел финик. Может, уже и не наш. Мало ли в городе людей, от которых он успел за это время получить. На футболке паутиной раскинулась надпись New-York Yankees. Макс жевал сигарету. Именно жевал, не курил. Он был из той породы цепных курильщиков, которые даже если хотят, бросить не могут. Почти нарики. С жёлтыми зубами и коричневатой слюной. Не люблю таких.
«Привет» — сказал он.
«Привет» — ответил я. Сплюнул на пыльную дорогу. Он тоже сплюнул. Так и есть — коричневые слюни. Фу, какая гадость!
«Чо это ты здесь делаешь?»
«Стою. Давай теперь не будем, а? Если есть конкретные предложения, то забиваем стрелу и всё выясняем. А то получается, что просто так мне не повезло».
«Здесь вообще всё просто так, кроме денег. Так что на своего терминатора можешь даже не надеяться — мы с ним отдельно всё обсудим. А за спиной что такое?»
В руках за спиной была модная книжка.
«Ну ты упёртый. Ну не стоит здесь, вас всё равно больше. Это нечестно, по меньшей мере. Хочешь, я тебе вот Пелевина подарю» — в доказательство была продемонстрирована «Generation P».
«Ненавижу книги!» Бывает. Вот ведь попал. Кузя робко оглядывался по сторонам, Рыжий Ап тоже волновался — ребята с нашего двора. Только Конопля стоял невозмутимо, как затраханный работой мерин. Стоял и смотрел лениво на нашу с Максом перепалку. Ещё не понятно, за кого вступится, если до рук дойдёт. Судя по настроению мелкого, дойдёт обязательно. Он стоял, засунув руки поглубже в карманы, — те, в которых совсем недавно хоронился весьма неприятный нож. Ну на фиг — с таким связываться.
«Да не ссы!» — Макс подошёл и больно хлопнул меня по плечу ладонью. Конопля даже ухом не повёл — «давай, только ты и я — один на один. Тебя здесь никто пальцем не тронет, я тебе говорю». Как-будто верится.
«Э, э — давай не будем» — Кузя попытался меня закрыть, но споткнулся, запутавшись в лямках рюкзака.
«Иди отсюда, не мешай. Он сам проблемы заработал, пусть сам и отвечает» — сказал какой-то длинный парень из толпы. В белой футболке и очень широких трубах. Я бы в такие, наверное, полностью поместился. За ним какая-то коротко стриженная девчонка кивала головой в такт бумбоксовскому биту и презрительно меня рассматривала. В одном ухе у неё торчал наушник. «Психически нездоровая» — подумал я — «такие вот повёрнутые на музыки люди».
«Кругом и так одно дерьмо, так что пусть не прикидывается, а если он сам такое же дерьмо, то получит сейчас по полной» — ещё один зритель. Так и хочется добавить — «взблюём же, дети мои». До чего эти репперы любят трепаться!
Дальше было как-то очень быстро — Макс подошёл ко мне, резким нервным шагом, вынул руку из кармана, и со всего размаху врезал по лицу. На руке оказался алюминиевый кастет. Во рту почувствовался знакомый солёный привкус. Я пошатнулся, но не упал; только отступил назад.
«Давай, давай, прокачай ему, Мелкий» — выкрикивали из круга. Всё происходящее напоминало сцену в кемпинге из «Snatch». Я опустился на одно колено и снял болтавшующся за спиной торбу. Потом огляделся. Кузя стоял рядом, Рыжий Ап испуганно смотрел на меня из под своих лисичкиных бровей. Сплюнул на землю. Кровью, естественно. Поворочал языком. С трудом. Во рту что-то всё-таки порвалось.
«Ты кастет снять не хочешь?» — он проигнорировал вопрос, и снова попытался ударить. Я увернулся. Потом ещё и ещё. Пока я отступал, наткнулся на край толпы. Кулаки с силой выкинули меня обратно. Чуть не получил снова в лицо, но успел пригнуться. Макс начал злиться.
«Иди сюда, козёл! Я тебе ебло начищу и за Игорька, и за Сэма». Мне это всё надоело. В конце концов, тут и свои есть. Может, сразу меня и не запинают. Я опустил руку в карман, и нащупал там ключи. Острые края верно холодили ладонь. Хорошо, что я сегодня в кедах — бежать будет удобнее. Я ещё раз осмотрелся. На некоторых лицах было написано удивление, на каких-то — презрение, на большинстве же — тупая ненависть. «Не, ребят» — подумал я — «идите вы на фиг с такими кислыми рожами. Если я ему врежу, то вы на меня сразу накинетесь. И никакой Кузя тут не поможет». В отдалении, около фанерных листов, уже никого не осталось. На батл все, кроме одиноко орущего бумбокса, забили — тут было зрелище поинтереснее. Шестьдесят, или больше, пар голодных глаз смотрели на меня и ждали развлечения. Так, наверное, себя чувствовали гладиаторы на арене Колизея. Хотя это я себе польстил — гладиаторы. Быстро обернувшись, заметил, что Рыжий Ап торопливо, но грамотно растолкал небольшую дырку в плотном кольце, как раз с выходом на дорогу. Если повезёт, то можно убежать. Макс прыгнул, и попал мне по плечу ногой. Я упал, но тут же вскочил, потому что он хотел насесть на меня сверху. Вытащил из кармана ключи, и сделал вид, что хочу отдать из Кузе — подержать, — этой же рукой неожиданно ударил Макса по лицу. Он оказался не готов. Или недооценил противника. В общем, удар получился «в яблочко» — прямо по переносице, которая ещё целиком не срослась, судя по тому, как легко подалась носоглотка вовнутрь. Солидной добавкой, по инерции, за ключом рванулась угловатая цепочка, и врезала со всей дури ему в ухо. Макс упал, но я не стал его добивать, только прыгнул на живот, оттолкнулся, и пулей вылетел из круга. Одного попытавшегося меня задержать чувака бортанул Рыжий Ап (я никак не мог вспомнить, как его зовут. Да и знал ли вообще?), но второй меня догнал и поставил подножку. Я шмякнулся носом об асфальт, и зажмурился, закрыв голову руками. Волосы разметались по плечам и дороге, на них тоже наступила чья-то нога. Но никто меня не пнул. Уши сначала заложило, потом вдруг прорвало, и я услышал рядом гомон множества голосов, а как бы в противовес им — ровный, безразлично поставленный баритон Конопли. Открыл глаза и поднялся. Тут же ко мне шагнул тот самый чувак, которого Рыжий Ап оттолкнул. Хотел, видимо, врезать, но наткнулся, как на стену, на широкую грудь Конопли — «Он дрался честно»
«Ну ни хуя себе честно — у него там просто нунчаки!» — возмутился тот.
«Он предлагал бросить кастет? Предлагал» — так же невозмутимо ответил себе Конопля — «Так что всё честно». Со спины подошёл Кузя. Шепнул — «беги отсюда быстрее, вон туда, за гаражи. Мы их попридержим». Я послушался, улучил момент, и стремглав помчал в заросли. Заметили меня почти сразу, но пока толпа ломанулась следом, я был уже за железными стенами кооператива.
«Разбивались глаза о проспе-ект», и рвущие перепонки риффы DDT. Тяжело дыша, я завернул за гараж, и повалился в густую зелёную траву. Тут было сыро и пахло бензином. И немножко резиновыми покрышками. Ну не могу я ладить со всеми! Ни с репперами, ни с рокерами. Просто ни с кем. Везде норовят набить. Понаехало тут из Города-на-Двине всяких удодов. Ходют, пугают, даже приставать не стесняются. Вот щас доберусь до Сани, он вам покажет, как бита о позвоночник звонко трещит! Действительно, руль хип-хоп индустрии доверяют мудакам.
Мимо пронеслась толпа. Одним из самых последних бежали два бугая, поддерживая под руки Макса. Соплями, вперемежку с кровью, было испачкано всё лицо. Ухо вообще сверху было порвано. Кусок кожи болтался на короткой полосочке. Макс плакал. Но не от боли, а от злости. Прошли они, впрочем, тоже довольно быстро.
Теперь можно было всерьёз озаботиться за свою жизнь. Прямо просто камикадзе — попадаю вечно в самое пекло. И почему, интересно? Вот такая и получается жизнь — локального применения. Только чтобы навешать всяким далдонам, а потом, если повезёт, выжить самому. Последнее, в принципе, не обязательно.
Я поднялся и отряхнулся — вроде бы уже далеко убежали. Ровными ржавыми кубиками вокруг ютились гаражи. Отряхнул с себя мусор и траву. Вспомнил, что оставил торбу. Ладно, Кузя занесёт потом. Там даже тырить особо нечего — кассеты, «Воробей» и сценарий восьмого марта. Пусть подавятся. Только бы саму не испоганили.
Пока шёл до дому, встретил Саню. Даже рассказывать не стал, до такой степени всё было обыденно.
«Девушкам надо дарить цветы» — назидательно произнесла мне малолетняя пигалица, и убежала к девчонкам. Я прикинул, что она, пожалуй, права, и поспешил вниз. Руки на лету прошарили карманы штанов. Денег, чтобы погулять ночью с девушкой, осталось не очень утешительно. Может, ну их. Я ещё раз поднял глаза на Катю — с балкона она смотрелась эффектнее всего. «Мы пересчитываем в евро все мои-твои признанья в любви» — усмехнулся надо мной рандом. Такого откровенного наезда от старого друга я не ожидал. Да ещё и Катька ослепительно сверкала там, наверху. Без вопросов — помчался за цветами.
Катя — это идеал. Это отдельная история. Это просто вынесено красной строкой. Шелковистые тёмно-русые волосы, чуть подкрашенные, что их, впрочем, не портит. Топик — очень облегающий. Облегающий то, что и должен облегать топик, а не подмышки или худые плечи — объёмные упругие (хочется думать) тыковки. Юбки бывают редко, но метко. Когда очень хочется, они как-то внезапно появляются. А сейчас она вся упакована в очень обтягивающие джинсы. Обтягивающие до такой степени, что их как бы и нет. В воображении очень легко представить, что их уже нет. Катя — это картинка, как минимум, Космополитэн. По джинсам чётко прослеживается линия трусиков. Я не очень разбираюсь в том, что как называется в женском белье, но совершенно точно знаю, что мне не нравится, когда из штанов торчат стринги. У неё — не торчат. Только когда она присаживается, слегка видно ложбинку чуть ниже талии. Вопрос — на чём же она тогда их носит? Думаю, не один я им задавался. Наверное, на ягодицах. Думать, что не носит вообще, особенно если на тебе узкие джинсы, было опасно для здоровья. Линия же прослеживается!
По пути всё смешалось в красочном калейдоскопе — руки, юбки, волосы, улыбки. Почти закатившееся солнце прыгало по лицу, словно смотришь на него через крутящееся велосипедное колесо, и норовило забраться под волосы, к шее. Чтобы пощекотать до самого что ни на есть чиха, и упрыгать на пыльный асфальт блеклыми зайчиками. Ощущение полной свободы. Дорога была всё той же старой знакомой — побитый асфальт, местами выпустивший наружу кусочки чахлых побегов. Опухшие чёрные ветки, редкие вороны, мало контурно отличающиеся от тех же веток. Далеко справа за спиной (стоило только повернуть голову, но делать это категорически воспрещалось, потому что волосы тут же налипали на глаза и лезли в уши) синел, словно большой и добрый кит, котлован. На гладкой, как блюдце, воде прыгали последние за сегодня кусочки света. Рябой воздух шуршал над головой.
Цветы всегда продавались в ларьке на остановке у магазина Спорт-Товары. Долго не мог определиться между розами и гвоздиками — мне больше нравились вторые, а большинству моих опознаваемых знакомых — первые. Плюнув на всё, я купил букет фиалок, мило улыбнулся старой женщине, продававшей цветы, за что получил от неё пожелание удачи, и бегом направился обратно. Катя нашлась уже у выхода из ДЮЦа, с какими-то левыми не совсем подружками и твёрдым намерением от меня ускользнуть.
«А куда это ты с таким шикарным букетом?» — встретил меня её бархатный голос. Девчонки, расположенные кругом, так же заинтересованно заглядывали через фиалки в мои глаза.
«А вы?» — поинтересовался я.
«Домой. Нас же никто не звал никуда. Тем более поздно домой возвращаться — это плохо. Мама предпочитает меня видеть до захода солнца» — как-то чересчур расстроенно ответила Катя.
«Вот цветы, вот вино, — какое солнце!? Всё, поехали со мной!» — выдал рандом голосом Тимофеева. Я, как идиот, повторил. Что самое удивительное — сработало. Девчонки офигели. Она прикинула варианты, взяла меня под руку, цветы в ладонь, а слова — в какую-то очень настоящую фразу, лаконично сводившуюся к «спасибо». Через полчаса мы были у Чертоса.
Здесь все были уже изрядно весёлые и не сильно уставшие. В зубах остались кусочки от семян воздушной кукурузы, которую мы опробовали на вкус по пути. И почему в квартирах наряду с вилками-ложками нет привычки держать зубочистки!? Там ещё правда были чипсы, посредством которых чистый крахмал вводился в организм. Но они не так информативно загрязняли полость рта.
От частой езды на Розовый остров (постоянно место жительства. Даже не столько жительства, сколько ночевания), Катя сильно плохо ориентировалась в кварталах, и, как выяснилось позже, просто боялась одна не добраться до чертосовского дома. Я сегодня выступал провожатым.
В городе С-винске улицу можно переходить только на жёлтый цвет — светофоровская фенька. В том смысле, что есть на одном очень оживлённом перекрёстке такой светофор, у которого зелёный фонарь отсутствует как класс. Поэтому существуют вариации ждать красного и не идти никуда, или дружить с жёлтым и подчиняться его указаниям с некоторой поправкой в сторону большей свободы. Иначе рискуешь остаться на этой стороне улицы навсегда. Мы улицу не то чтобы переходили, а даже я бы сказал — перебегали. Потому что на радость всей окрестной детворе и на огорчение нам вдвоём, начался первый в этом году тёплый весенний дождь. Промокли всё равно капитально. Когда бежали через небольшой понтонный мостик поверх канала, ещё не избавившегося от постсезонных льдин, я чуть не грохнулся, подскользнувшись на пустом месте, в этот самый канал. Спасли только перила и совсем немного — Катя. Всё клёвые шмотки, что были на ней, сейчас выглядели весьма плачевно. Даже волосы промокли вдрызг. В общем, до Чертоса мы добрались очень счастливые и не очень сухие. Довольные.
На кровати у Олега в комнате лежала табличка, стыренная из школьного кабинета труда. Красивой красной краской по лакированной поверхности было трафаретно выведено — «Чтобы стружка в глаз не била». Дальше, затёрто и уже поверх лака какой-то битой эмалью — «одевай очки, мудила!» За кроватью обнаружилась отчего-то старшая сестра. Она готовилась, очевидно, к физике. Помогал ей средней симпатичности паренёк, предлагавший нелепые советы вроде — «давай теперь солнце сократим!» Видимо, декольте сестры очень странно влияло на загадочные процессы, проходившие в его голове. Мысль вроде бы входила в мозг, но никак не могла найти подходящей извилины, чтобы припарковаться. Когда он назвал нейроны нейтрально заряженными частицами, я чуть не упал, отчего и был сразу же замечен. Стушевавшись под строгим взглядом с четырёх глаз, я забрал требуемые бокалы для спиртного, и поспешил на кухню. Вслед мне донеслось — «трутся же бруски: и один об другой, и другой об один». На кухне было явственно веселее — кеды, водка и пломбир. Первые — под столом, вторая — в стаканах, третий — на лицах и локтях. Кто не измазался — тот не попробовал. Тут действовал такой принцип. Какая-то глубокая брюнетка доказывала Кате, что фиалки — это, конечно, хорошо, но фиолетовый — цвет разлуки. Катя жизнерадостно улыбалась, разве что не смеялась, и слушала вполуха. Видно было, что ей не сильно интересно. Я подсел и прошептал так, чтобы никто не подслушал — «когда некто тебе противный что-то тебе доказывает, то это и есть доказательство от противного». Катя прыснула и окончательно отвернулась от брюнетки. В итоге такого бурного общения мы оказались в одной из комнат Чертовской квартиры наедине с телевизором. Последним ретировался собственно хозяин помещения с фразой — «сейчас проверю одно кое-что». Играли Клюквенные — «the animal instinkt to me-e». Было хорошо и даже слегка красиво. Мои фиалки стояли на окне и смотрели фиолетовыми лепестками в белую ночь. Я рассказывал про свои стихи и «100 страниц», в которые вообще не понятно как попал! Она внимательно слушала и иногда даже кивала головой. Попросила прочитать что-нибудь из. В голове всплыло только:
Тусклый свет холодного солнца на мраморном фоне
А моя жизнь изломана светом и разбита на лоскуты
Нет, я не настаиваю — я знаю, есть кто-то кроме
Я просто верю, что, может быть, где-нибудь в вечности вспомнишь ты.
ТАНЯ. Дальше сидеть здесь было невозможно. Вот уж кого забыть поздравить с восьмым марта — это полнейшее свинство, так это Таньку.
«Извини, мне пора» — я поспешно рванулся в сторону, схватил куртку и пулей вылетел из квартиры. До танькиного дома было с моей проснувшейся энергичностью минут шесть ходу.
«Fuck off» — сказал он как-то отрешённо. Рандом люменовски повторил. На протянутую для рукопожатия руку Вторушъ даже не обратил внимания. Вот и делай после этого замечания по поводу ведения здорового образа жизни — ну и не очень то хотелось, кури на своё здоровье. Когда у тебя лёгкие через жопу вылезут, посмотрим, с кем будешь ругаться. С собой самим, наверное. Хлопнув дверью, я вошёл в здание ДЮЦа. Миновав пыльный зал с колоннам и пародией на зимний сад, перепрыгивая через три ступеньки, поднялся на третий этаж. Тут то меня и поджидал с распростёртными объятьями Илья — «и только попробуй сказать, что ты не выучил слова!»
«Конечно выучил» — громко заверил его я, пряча стыд и раскаяние куда-то поглубже внутрь.
«Ну иди, готовься. Сейчас генпрогон» — был отпущен не поверившим Дементьевым. Восьмого марта мы решили сделать девчонкам большой стриптиз (тьфу! — сюрприз) в тройном флаконе. Первый — понятное дело, ожидаемый спектакль, ничем сильно не выделяющийся из остальных дней восьмого марта — обыкновенный до невозможности. Второй — прелюдия к спектаклю в виде пищевого рациона самого разнообразного свойства, которой в данный момент занимались в маленькой комнатке направо Кузя и Афоня. Ну а третий — это ноу-хау Женьки Конюхова — пиротехнически выложенное за окном «8 марта», должное сверкать и гореть по всем правилам противопожарной безопасности на радость прекрасной половине человечества. Пока из трёх сюрпризов хуже всех выглядел, собственно, традиционный спектакль. Мне, как обладателю не сильно короткой шевелюры, досталась роль Марианны Иосифовны Цыц — сурпуги Доктора Адама. Актрисы городского театра. Женщины сильной, любящей останавливать коней на скаку, ходить на пожары. С мечтой жизни — стоять у окна голой и кормить грудью взгляды ненасытыных мужчин.
На месте Марианны я бы сильно сильно обиделся подобной харрактеристике, но Угольников имел своё мнение на этот счёт, поэтому игра пошла по накатанной — залу пришлось рваться, даже если он не очень этого хотел. Согласитесь — двухметровый чёрненький мальчик с кривыми небритыми волосатыми ногами и в юбке — это уже само по себе наводит на смех. А когда он ещё и говорит 🙂
Честно говоря, когда я это прочитал, играть расхотелось как-то сразу. А если учесть тот факт, что по сценаристской задумке у меня были ещё дочь и муж примерно тех же анекдотично-нереальных типажей, что меня можно понять. Но было восьмое марта, и меня заставили. Пока я, стоя за сценой в одних трусах, напяливал на худощавое туловище явно не своего размера платье, меня раз несколько успел сфотографировать неожиданно подобревший Вторушъ. При том, что, по сценарию, он же являлся моим мужем, я бы это ещё простил. Но когда мои фотографии в одних трусах появились в стенгазете, мне было не до смеха. Ему, к слову сказать, тоже. Но это было потом. А пока я с трудом пытался влезть в нереальной ширины платье, выдыхая и группирую внутри себя все органы, которые только было возможно. Сие действие мне удалось — в платье я таки влез. Но вот ботинки не подошли категорически — пришлось играть в своих драных кроссовках сорок шестого размера. То ещё удовольствие. Ладно хоть от груди искусственной удалось отмазаться. Моей дочери — Тушкану — и с тем не повезло. Лысый мальчик с прибитой к голове кепочкой Пьеро и двумя надутыми шарами вместо бюста вынужден был играть персонаж с говорящим именем — Света Хаки. Его действительно было жалко. Отдельной историей было заплетение мне косичек. Девушек на подготовку праздника, понятное дело, не пустили. Так что это тревожное для моей макушки занятие доверили, блин, молодым людям. Что творилось чуть выше лба к началу выступления, я плохо представлял, потому что давать зеркало мне категорически отказывались. По-моему, что-то из рода приклееных к затылку бигудей. Волосы после стали похожи на половую тряпку. Подумалось — а не слишком ли много жертв принесено в угоду женскому удовольствию в всего один день? Причём ладно бы всем женщинам планеты, а тут мы поздравляли только локально концентрированный женский коллектив. Как-то и в школе про девчонок забыли. Или я опять всё пропустил? Вторушъ, давясь от смеха над причёской, подтвердил мои опасения — да, не поздравили. Спустившись вниз и напугав вахтёршу своим платьем, я позвонил Марте — её стыдно было с днём не поздравлять. Фамилия у марты была несклоняемая — Телятник. Так её и прозвали в школе — Несклоняемая Фамилия. Из всего её имени-отчества она разве что не была восьмой, а так можно было смело называть всемирный женский день и её днём в полной мере. Марта обрадовалась и сказала спасибо, а потом позвала вечером на чай. Я вежливо отказался и положил трубку. Ещё раз посмотрел на давящуюся от смеха вахтёршу.
Когда до выступления оставалось полчаса и женщин начали кормить, мы сидели ещё за ширмой и уже в костюмах, рассматривая избеганый жёлтыми трещинами потолок. Из дырки между стеной и сценой был виден кусок зрительного зала. На скамейке стоял знаменитый ксюхин блестящий пакет с негром (если где-то его замечаешь, то можно с уверенностью сказать, что Ксеня будет рядом), который она порвала много позже — через где-то год, на выпускной. Я вздохнул, достал капельки наушников и попытался читать какой-то модный журнал. Прошла Хаврунище. Повиляла пятой точкой и примостилась в первом ряду. «Ты с непривычки устал смотреть на эти места» — три подряд задницы в белых хлопчатобумажных штанах с чёрными трусиками бикини — «гулять по этим дорогам» — добил фразу плеер. Это Марус и Мезенцева уселись рядом с Дашкой, и тут же начали что-то до неприличности громко щебетать. «Она весит хорошо — 63 килограмма» — донеслось до меня в паузе между творчеством Торбы-на-Круче и Мумий Тролля. Фраза разительно из разговора похудающих. Когда ширмы раздвинулись, я даже не заметил. Тем более что мой выход был далеко не в начале выступления и сопровождался, к слову сказать, весьма бурными аплодисментами. Выход был более чем эффектен:
Марианна (входя) — «Я пришла, чтобы собощить пренеприятнейшее известие! ДОрогой, у нас будет любовник!»
ДОктор Адам (из-за ширмы) — «Обожди, дорогая. У меня съёмка, эээ осмотр. У меня пациент. Здесь больно?»
Пцацимент (за ширмой)- «Больно»
Доктор Адам — «А здесь?»
Пациент — «Больно»
ДОктор Адам — «А здесь?»
Пациент — «А-а! Больше я вам ничего не скажу!»
Доктор Адам выходит из-за ширмы, подходит к умывальнику и моет окровавленные руки. За ним выходит Пациент в полосатой пижаме с тюремным номером на нагрудном карманае.
Доктор Адам — «О-о-о! Как у вас запущено! И давно это у вас?»
Пацинет — «Сколько себя помню»
Доктор Адам — «Значит недавно.»
Пацинет — «Я как только не лечился! Ничего не помогало. И тогда я стал лечиться по методу профессор Хорэ. Часто выходил босиком прямо на снег, пьяный, в одних только трусах»
Доктор Адам — «И что?»
Пациент (машет рукой) — «С утра всё начиналось по новой»
Доктор Адам — «М-да. „Абздольц Алкоголиус леталиус исходус“ — что означает „Что русскому можно, то немцу — смерть“ Не расстраивайтесь, голубчик.»
Марианна — «Адам!»
Доктора Адам — «Боже мой! Кто это?»
Пациент — «Это ваша жена»
Докторо Адам — «Правда? Никогда бы не подумал!»
В общем, весьма стандартный спектакль. Зал рвался, аплодировал и был доволен. За окном кто-то разлил кружку сырой воды — весь горизонт далее чем за три метра был посыпан известью. Вот так примерно в нашем городе и выглядит туман. Без скидок на географические координаты. Тоскливее всего на фоне подобных окон приходилось Конюхову с его пиротехникой, но отчего-то сильно очень верилось, что он справится. Катька с трудом расплела весь тот ужас, что с утра натворили на моей голове, поминутно заливаясь смехом, и убежала в орлятский круг. Я прошёлся по уже пустым по случаю выходного дня коридорам ДЮЦа, и решил присоединиться к поющим. Солнце только перевалило за середину, но день финишировал быстро. По пыльному воздуху плавали строчки —
просто нечего нам больше терять
всё нам вспомнится на страшном суде
эта ночь легла как тот перевал
за которым исполненье надежд
Под конец орлятского рассеялся туман и основная масса народа из Штаба. Я не злоупотребляю алкоголем. Точнее — не употребляю. Поэтому не пишу про пьянки. Но это не значит, что их нет — сразу после выступления все разобрали девчонок и, по парам, попёрлись к Чертосу в гости. Идти было не вовсе далеко — чуть через котлован и мостик. Времени было ещё прилично — только семнадцать, поэтому мы немного подзадержались. Решили сделать вид, что прибираемся. На самом деле я остался только из-за Катьки.
С больной головой было тяжело дышать и уж совсем тяжело — бегать. Но, тем не менее, в школу я бежал, так как по привычке опаздывал. А обещания, данные себе, нужно выполнять. Хотя бы данные себе. Утро выдалось солнечным, но с небом, дающим намёк на пасмурность в перспективе. Не очень жизнерадостным и многообещающим. Кто-то с перепугу расставил по краям дороги в школу аккуратно постриженные кусты, отчего казалось, что я бегу по какому-то не своему району. Слишком незнакомо выглядели сильно зелёные акации после недавно закончившейся зимы. Пусть и лысые, голые, чёрные. Их в принципе можно понять — с самой осени никто даже не подумал подстричь. Но чтобы целый сезон хранить форму и ни в коем случае нигде не отрастать — это было весьма удивительно. Ещё одной утренней странностью случилась абсолютно пустая дорога — ни души, только пара увлечённых ухаживаниями бездомных лаек. Им даже гавкать на меня было лень. Подбегая к ограде школы, я заподозрил неладное и сбавил темп. Куда-то подевалась даже привычная, я бы сказал — стандартная уборщица. Дойдя до крыльца, я поднялся по бетонным, в белую крапинку, ступеням и подёргал ручку входной двери. Заперто. Подёргал быстрее. Пнул. С верхнего косяка отвалился кусок коричневой краски. Выглянула вахтёрша. Удивлена была не меньше меня.
«Ты чего это здесь делаешь?» — нет, ну я понимаю конечно, что на уроках меня не привыкли часто видеть, но вот чтобы уже и в школу не пускали — это дикость. Я на такое не согласен.
«Я на урок» — виновато выпятил нижнюю губу.
«Какой урок, милый? Воскресенье» — покрутила у виска вахтёрша, поправляя цветастую синюю юбку — «совсем видать сильно заучился» — и аккуратно прикрыла дверь. Лязгнул шпингалет. Я повернулся, присел на корточки и поднёс руки к лицу. Почесал лоб. Что-то действительно слишком я выпал из окружающей реальности, путая мало того что времена и действующие лица, так ещё и дни недели. Вытащил из кармана жевачку и внимательнейшим образом развернул. Жевачка оказалась типичным бабл-гамом без всякой соблазнительной начинки, но зато содержащая в себе фантик и информацию о составе. Читать, из чего состоят продукты питания, в двадцать первом веке не рекомендуется для душевного здоровья потребителя. Моя жевачка имела интенсивный мускусный цвет и название аромата «черешня медовая». Таких диких гибридов я давно не встречал. Надо было, однако, что-то делать. Возвращаться домой — ни в коем случае. Чтобы опять раскалывать собственную голову монотонной тишиной на множество кусочков? — ради бога, это не ко мне. Можно было попробвать рвануть в ДЮЦ. Там, правда, не факт кто есть, но даже если и нету, по крайней мере не нужно будет встречаться по дороге с расположившимся у центрального входа Сан Санычем. Он очень усердно работал метлой, профессионально поднимая тучи пыли. Получалось как нельзя весьма весомо. Мне соприкосновение с тучами было отнюдь не нужно, я ретировался с территории учебного заведения через забор, зацепившись шнурком за кусок арматурины, торчащей из бетонного основания, и приземлившись носом в ещё даже не думающий зеленеть газон.
На экране Бритни Спирз эротично говорила «Baby one more time». Была похожа на куклу. Пластмассовую американскую куклу. Из динамика заорал Покровский — «плевать на вьюгу, плевать на метель, она улыбнётся и ляжет в постель». Всё-таки Наше Радио я люблю больше MTv. Я нажал на большую кнопку на лентяйке (ма упрямо предпочитала именовать её «плойкой»), и поднялся с дивана. Ночью во сне икру правой ноги свело какой-то сумасшедшей судорогой, и она до сих пор ныла. В голове гудело. Но таблеток больше нельзя, а то можно и в зависимость попасть. Зависимостей на свете много, и лишних себе заводить никто не хочет. Моя главная — Танька, мне её пока хватает. Поспать получилось целых пять часов, за что я был невероятно благодарен лично маме с собакой, которые уехали рано с утра на дачу в поисках главы семьи (об этом мне сообщила записка на кухонном столе). У папы иногда такое бывало — поехать в лес за грибами, а потом застрять там, и внезапно обнаружиться в местной пивнушке или у соседей в бане. Впрочем, за это его никто не ругал — грибы всегда приносились исправно. Можно сказать, что я был в запое, только вот со спиртным в это запой было довольно туго. Перестаю понимать, что же происходит. Вырубил радио. В наступившей тишине послышались тревожные гудки. Тревожные и непонятные, с потерянным первоисточником. Я огляделся. Посмотрел на комп. На маленькие иконки. На диван. На шкаф. Ничего пищать не могло. И в то же время пищало. Раньше это мог быть томагочи, но теперь-то что? Взгляд упал на трубку, висевшую на проводе. Так ведь и отключат когда-нибудь. Я подошёл и повесил её на рычаг, переставил телефон с табуретки на подоконник. Протёр от пыли томик Маркеса. Улыбнулся. Поднял с пола кассету Би*2, и отнёс на шкаф, где она затерялась между полным собранием Мумий Тролля и «лучшими песнями Nautilus Pompilius». Тишина звенела и давила на уши, так что стало неуютно и немного больно в пустой квартире. Даже тараканы куда-то разбежались. Я подошёл к окну и посмотрел на улицу. Улицу Свободы. По пыльному асфальту носились листки бумаги из чьей-то распотрошённой тетрадки. Тишина стала невыносимой. Показалось, что в этой вязкой тишине всё равно тревожно гудит трубка. Я ещё раз посмотрел на телефон, убедился, что с ним всё в порядке — трубка на месте. Но чувство беспокойства не покидало. Голова опустела, остались только мысли о тревожных гудках. Они молоточкми бились в виски и гудели по кругу, одной и той же мелодией. Горлу стало душно. Словно рубашка вдруг сдавила воротничок, и стала ужасно узкой. Я вдохнул побольше воздуха и чуть не поперхнулся — воздух был весь в какой-то пыльной взвеси — небольшие частички болтались в нём, как мишура на новогодней ёлке. Я повернулся вокруг на пятках и упал на диван. Потом взялся руками за голову и стал напряжённо массировать. Пульс оказался неожиданно ровным. Тишина давила на глаза и уши, всё громче и громче кидаясь тревожными гудками. Я сорвался с дивана, подскочил к клавиатуре и выжал «х» так, как давят на сцепление в лучших боевиках. По комнате поплыли незнакомые аккорды. Присел на стул около монитора, и вслушался. Тишина отступила. Но дышать было всё равно трудно. Просидев минуту, я последний раз набрал в лёгкие воздуха, и открыл форточку. В лицо рванулся свежий ветер, заиграв прядями и распушив хвост — «а волосы мои всего лишь заменитель крыльев, ты поживи где я…» Стало легче. Намного. Я прокашлялся как следует, и схаркнул в ведро комок оранжевой слизи. Ещё раз проверил пульс. Всё было в порядке. Наверное, музыка — это мой наркотик. Без неё крайне сложно жить. Крайне сложно существовать. Радном берёт меня в зависимость. Вот уже во вторую. Танька, рандом. Что ещё? Вроде бы пока хватит. Я ещё слишком молод, чтобы завести себе несколько зависимостей, так что будем довольствоваться тем, что есть. Присел на диван и вынул ключи. Внимательно разглядел их: ключи были что надо. Два больших, длинной по пятнадцать сантиметров, как длиные фаланги пальцев, отшлифованные ладонью — за них надо держаться, когда бьёшь — они выполняют роль центральной оси кастета. От массивного колечка вилась длинная стальная цепь из литых
колец, кончавшаяся острогранным карабином. Цепь традиционно наматывалась на кулак. Уверяю — очень неприятная штука в соприкосновении с вашим лицом. Я взвесил на ладони связку — грамм двести будет. Ещё раз внимательно рассмотрев ключи, размахнулся, и вмазал по стене. Обои оторвались, из дырки сыпанулось немного побелки. Хорошие ключи, что ни говори. Снова в голове завибрировали гудки телефонной трубки. Я весь напрягся, выпустил связку. Она упали на ковёр, гулко стукнувшись. Звук потонул в гитарных риффах. Я помассировал виски и наклонился к телефону. Он и вправду звонил. Поднял трубку, прижал к уху — услышал далеко-далеко гулкий голос «трахал…сдохла». И всё. Крикнул — «Подожди, я музыку потише сделаю». Подошёл к компу и высказал свои претензии. Тот признал их обоснованными, потом урезал звук колонок в несколько раз. Я снова поднёс трубку к уху. В трубке прятался Ефим — «Ну ты перепарок отмороженный! Нельзя так музыку слушать — перепонки лопнут»
«Давай по делу, мне в школу уже»
«В школу? Ну-ну… в общем, помнишь тот твой старый системник?»
«Да»
«Я его сегодня разворотил, там всё рабочее, как ты говорил, только вот „мать“ сдохла. Я всю ночь её трахал — даже не пикнула, так что полная безнадёга. Поэтому сегодня вынул мозги и пойду продам в Стелс. Ты не против?» До меня долго доходил смысл сказанного. Минуты две. Так что Ефим даже забеспокоился — «Ты ещё здесь?»
«Да. Хорошо, толкай куда хочешь» — он даже не дождался ответа, бросил трубку. Собственно, правильно. Я бы и сам так сделал, наверное. На столе лежали «дрова» для новой видюхи, которая досталась мне по наследству, от брата. Трофейная NVidia на тридцать два метра валялась тут же, рядом с краснобрюхой мышой. На часах было уже 10.28. Пора в школу. Под клавой валялось две газеты с истёкшим сроком годности. Срок годности есть у всего на свете, а не только у консервированных кабачков и пакетов молока. У газеты он — день. У человека — жизнь. Так вот, срок годности этих газет истёк. Оставалось их только выбросить. Так делают со всем, у чего истекает срок годности. И люди не исключение. В комнате снова тревожно заволновалось звуковое пространство, причём заволновалось как-то исподтишка, незаметно, будто так и надо. Гудки наполнили голову. Я посмотрел на руку. Она всё ещё сжимала трубку, вопящую про себя. Положил её на аппарат. Пространство успокоилось. Музыка тоже попритихла, заиграв что-то бессловесно-успокаивающее. Я посмотел на руки. На клавиатуру. И набрал две строки —
«Мне только семнадцать, я молод и слаб».
Рифма долго не находилась. Вернее, находилась, но всё какая-то примитивная. Я плюнул бороться с сознанием, и продолжил —
«Мне только семнадцать, я молод и слаб,
Ты будешь смеяться, но сердца я раб,
В висках кровь стучиться…» — в комнате снова что-то тревожно загудело телефонными гудками. Я обернулся, но трубка была на месте. Ещё раз посмотрел на монитор. Удостоверился, что всё на самом деле. Выглянул в окно. Там, заливаясь, пронеслась пожарная машина. Я захлопнул форточку, вырубил звук и окунулся в тишину. Заболела голова.