Не смешно (about Вторушъ) 006
У неё на жопе «Dolche & Gabanna»
Чикса напоминает подростка-наркомана
Jane Air

«Я уже устала быть красивой!» — крикнула мне Таня, захлопнув дверь. Любовь на сегодня отменялась.
Выйдя из подъезда, я посмотрел на двор. Во дворе играли дети. «Я начал бегать вместе с ними, забыв обо всём на свете, вокруг ходили люди и качали головой, смеялись надо мной, думали, — я больной, не знаю почему», — вот уж неправда, мне совсем не весело. Роза, на которую ушла добрая половина честно выпрошенных у родителей денег, была подарена одному замечательному шестилетнему существу с жёлтым бантом, которое лучше всех лепило пирожки из мокрого песка.

По какому принципу девчонки влюбляются? И главное, — в кого? Вот я прохожу мимо с Жориком, — ну да, блондин, с мобилой, мускулистый, вмеру отпущенные волосы, лицо не такое прыщавое, — и все девчонки, открыв рот, пожирают нас взглядами. Причём пожирают его, а не меня. Но подойти бояться. А я не боюсь. Странно. С другой стороны, — Ленку Баранову стрёмно о чём-то спросить даже, не то чтобы познакомиться. А вот зачуханная Ярышева с ней запросто общается. Наверное, после таких рассуждений и появляются лесби и пидоры. Причём мне всегда казалось, что пидОр надо писать через «А». Просто потребности писать раньше не возникало.

Спасибо ребята вам за это, мне теперь так легко. День был свободен абсолютно. Как там говорил Пятачок, — «до четверга я абсолютно свободен». Вот примерно что-то подобное. «Я своих подружек школьных иногда ещё встречаю», — чего-то рано ты отвык от первого своего учебного заведения. На самом деле и сегодня, и вчера были уроки. И будут ещё месяца три. Как минимум. А что делать? Раз девушки нынче такие нервные, то, так и быть, — «школа, школа, я скучаю».
Часы уговаривали меня поверить в то, что на уроки я ещё успею. По крайней мере на последний. В честности их до сих пор сомневаться не приходилось, потому, прибавив шагу, я миновал ларёк с сигаретами, почти бегом оставил за спиной компьютерный клуб, из которого доносилось зловонное дыхание люркеров, и махнул через забор на территорию школы. Жёлтая трава под ногами примялась и хрустнула, словно я раздавил насекомое. А может, так оно и было. Пачкая кроссовки в серых брызгах, я выбрался на стадион (заасфальтированный школьный стадион! Это как же надо любить детей, чтобы сделать им футбольной поле, залитое асфальтом? Прощай целые коленки и новые кеды. Всё-таки директор у нас — душка) и зашагал к главному входу. Бояться всё равно уже нечего. Я настолько редко появляюсь в этом учебном заведении, что можно смело надеяться — никто не заметит, какое количество дней меня отсутствовало в школе. Белые полосы, отмерявшие метры на беговой дорожке, весело мелькали под ногами.
«Добрый день, молодой человек» — окликнули меня. Окликнул КонСерВа. Дождался. Вспомнили. Впору было сказать «Щетмазафака», но он опять меня перебил, — «А не будете ли вы столь любезны проинформировать, почему вашу высокочтимую персону не было заметно сегодня на первом уроке при пробеге кросса одиннадцатым „бэ“?» — как сформулировал, а?
«Ну, Сергей Васильич, я в больницу ходил» — и меня надеялись взять на такой туне? Лопух!
«А справочка у вас есть?» — он был готов прямо здесь порвать меня на кожу для своих пыльных матов.
«Ес-сно! Только дома». Лицо Коновалова Сергея Васильевича, в миру КонСерВа (и даже не пытайтесь просклонять!), приобрело оттенок вида «вопросов больше не имею». Получив устное разрешение двигаться дальше по территории школьного стадиона, я поспешил своим конституционным правом воспользоваться. Оказалось, что, мною незамеченные ранее, десятиклассники сдавали этому извергу прыжки в длину. Как раз в этот момент узкую пространственную плоскость разрывала своей кормой одна особо тяжеленная особа (согласен, фонетическая тавтология), вес которой мог исчисляться уже, думается, центнерами. Она, тряся чреслами, заставила содрогнуться земную твердь под невероятной мощности напором, созданным аморфным туловищем, и, в то же время, умудрилась отодвинуться от стартовой черты, сантиметров на пятьдесят. Прозвенел звонок. Толпа десятиклассников понеслась в сторону школы, бросив бледного КонСерВа заполнять журналы и вписывать невыполненные нормативы. Посыпались хлопки по плечам, приветы и потные бледные руки, которые необходимо было жать. Движение меня было на некоторое время приостановлено. Миновав препятствие, население десятого «А» погрузилось в двери школы и растеклось мутным содержимым по пыльным коридорам. На крыльце осталось несколько пацанов. Покурить. Я зашёл следом, вытирая мокрую от потных ладоней руку о штаны. Скрипнула пружина двери, и глазам открылось убранство вестибюля. Деревянные скамейки защитного цвета, в синюю полоску от маркерных надписей, старый тюль, чуть ниже карниза, вместо штор, холщовый стенд с фотографией ВВП. У гардероба стояла злая вахтёрша. Брызгала слюной и рассказывала завучу, кто сегодня пришёл не вовремя. Меня не узнали. Что ни говори, а в редких появлениях на занятиях есть свои плюсы. Внутренности школы представляли в основном коридоры, вестибюли и кабинеты. Ну ещё, справедливости ради, стоит отметить два спортзала и столовую.
«Какие люди и без охраны!» — приветствовал меня тяжёлый голос Архипа.
Андрей был довольно странным ребёнком. Хотя ребёнком ли? Учась в одиннадцатом классе, он имел возраст двадцати лет, что превышало взрослость самого старшего (меня, к слову сказать) аж на три года. В общем, он просто всё ещё косил от армии. А мы, признаться честно, ещё даже и не начинали. Вот парень молодец, — заранее озаботился. Он всегда ходил в джинсовом костюме, и вряд ли кто вспомнил бы его без этого камуфляжа. Казалось, что Архип и джинса слились вместе навсегда. У него были длинные красивые пальцы, как у пианиста, рыжая голова, восьмикубиковый пресс и своя девушка где-то в районе порта. Мне этого хватало, чтобы составить полную картину. Другим, — не хватало, и поэтому они постоянно доставали «старшака» робкими вопросами «по поводу». Я не доставал. Мне и своих проблем хватало. Наверное, поэтому из своего класса он общался (если это можно так назвать) только со мной. Ну, ещё с Пашей.
«Херово вчера получилось. Мне кажется, мы бы им прокачали» — с такой здоровой пацанской уверенностью.
«Да не знаю. Ты видел, как этот блондин махается? — просто смерть!»
«Фигня. У нас Синяк есть»
«Он, говорят, Синяку на прошлой неделе прокачал»
«Кто говорит? Диса? Вот и подумай, кто кому после этого прокачал. Диса только в этом году три раза школу минировал»
«Короче, не сложилось. Я сам вчера еле ноги унёс»
«А чего это вдруг в школу?»
«А сам-то?»
«У меня неуд по инглишу, так что мне надо. Очень. Пора уже заканчивать МОУ „Средняя общеобразовательная школа № 13“, а то жениться как-то даже стрёмно»
«Это ты на своей?»
«Ну да вообще», — видно было, что он хочет похвалиться, и дальнейшим расспросам будет даже рад, но я решил обломать человечка, оставаясь верен своему пофигистическому принципу. Промолчал, в общем. Подошла Машка Галашева. Поздоровалась. Посмотрела на Архипа. Улыбнулась ему. Потом заметила меня. Снова посмотрела на Архипа. Повернулась красивой спиной, предоставив Андрею разглядывать широкую, наголо декольтированную грудь, и начала о чём-то мило ворковать. Копна тёмных шелковистых волос рассыпалась перед глазами, чуть-чуть не доставая до краешка юбки. Над юбкой выглядывала тоненькая полосочка трусиков. Выглядывала очень кокетливо. Я бы даже сказал, вызывающе выглядывала. Наверное, это называется «стринги». Не уверен. На полосочке было написано, — «That you al(родинка)ways followed me». Смело. Подтянув её повыше, она повернулась ко мне лицом, демонстрируя надпись насмешливому Архипу, улыбнулась, и ушла к расписанию, эффектно виляя. «Крепкая качка бёдер» — не замедлил отозваться рандом. Это преступление против человечества, — иметь таких одноклассниц. В смысле, конечно, иметь, — это не преступление, просто находиться радом и себя контролировать сложно.
«Дура» — заключил Архип — «Она бы ещё на уши эти стринги натянула. У моей всё равно лучше. Ладно, пошли грызть гранит науки, грызун ты наш плотоядный».
«Пошли».
Звонок застал нас в районе столовой. Тормознули вывалившегося на урок молодого (класс восьмой) паренька. Состроив глупую рожу прилизанного интеллигента, Дюша наивно заглянул ему в глаза, — «Малчик, дайте мне на поесть денег сколько есть», — на ломаном советском. «Малчик» испуганно поморгал большими ресницами и вытащил два рубля, после чего был отпущен отеческим пинком под зад. Вслед за ним ломанулся весь остальной молодняк, желающий покинуть столовую до начала следующей перемены. Ловко орудуя руками и другими частями тела, потомки знаменитых детей лейтенанта Шмидта настреляли за отведённое время шестнадцать рублей сорок копеек. Их решено было потратить на следующей перемене. А пока по плану был инглиш. У кабинета стоял какой-то ровный гул, потому что все двери в коридоре оказались открыты. В них, словно ожившие экспонаты кунсткамеры, бубнили учителя. Бубнили, казалось, одно и то же. Только дверь сорок пятого была закрыта. Я заглянул в замочную скважину. Урок уже начался. Ольга Александровна просматривала журнал, спрашивая по списку присутствующих. Она открывала рот, но слова захлёбывались в окружающем гуле. Толкнув дверь, я окунулся в волну приятного голоса, — «Серёжа Антонов сегодня есть?»
«Так точно Оль Санна!» — отрапортовал, присаживаясь на ближайший стул. Пакету Войцаха пришлось подвинуться.
«Очень приятно, что вы почтили нас своим присутствием» — улыбнулась она — «Так редко вас можно лицезреть на занятиях последнее время. Видимо, очень заняты?»
«Никак нет, просто впадлу!» — я решил добивать образ послушного ботаника. Несколько девчонок лениво хихикнули. Ольга Александровна не обратила внимания на мой выпендрёж, и продолжила заполнение списка «почтивших присутствием».
С английским у меня всегда было туго. Начиная с неудавшегося самостоятельного перевода «Yesterday», и заканчивая бредовыми попытками сочинять стихи на буржуинском. Получалось что-то вроде:
Go in the street boy, go in the street girl
Hey, come on you take they here
We you call in order to report
«Go to forward & after you world»
Сами понимаете, что ничего не понимаете. Парадокс: Inroad, — нашествие. Или «в дороге». А не одно ли это тоже? Оказалось, — не одно. Почему? Толком никто ответить не мог. А я предпочитал во всё втыкать, прежде чем сдавать. Поэтому долгов в валовом количестве общеобразовательных предметов было предостаточно всегда.
В пыльном кабинете стало трудно дышать. Одиннадцатый «бэ» просто стёк под парты, даже Светка Гусева прикрылась учебником от палящего в махровые окна солнца. Как это ни прискорбно было сознавать, но свой первый за три дня урок я бессовестно проспал, поэтому, когда прозвенел звонок, его гнусавая трель оказалась спасением для всех, кроме Антонова. Для него она сталась «неприятной ожиданностью». Разлепив веки от сладкой дремоты, я выплюнул начавшую кислить жвачку на пол и, скрипя костями, поднялся. Искренне удивил тот факт, что никакой контрольной сегодня не было, следовательно, проспать такой урок было просто удовольствием в чистом виде. Приятная приятность. По расписанию оставался ещё классный час. Ни разу в этом году я на нём не был. Тем больше причин было забить. Но тут меня за руку ухватила Женька Кормачёва по партийной (а кто в наше время не партийный?) кличке Корма, и пропищала — «Если ты сейчас не придёшь к Таисии Геннадьевне, она сказала, что выпускной мы вынуждены будем праздновать без тебя». Звучало угрожающе. Но, в общем-то, всё равно. Даже есть какой-то вызов — не праздновать выпускной. Чтобы никто, не дай бог, не решил, что Тася может мне приказывать, я пристроился у подоконника, ища блуждающими зрачками Архипа. Остальные уныло потянулись по коридору в Сороковой. Жорик, эффектно раскидывая по красному от пыльной жары лицу белесые пряди, Войцах в потёртых джинсах, Марина со старушечьим лицом, усталая и блеклая, Серкова с Овчаровой, выспавшиеся и повеселевшие, Малыш, трущийся у стенки, уткнувшись носом в свой мобильник (второй — после Жорика — в классе), Коля с Ирой в обнимку, Колина рука чуть ниже обычного, даже уже не на талии, а где-то в районе ягодиц, Машка Галашева, виляя пятой точкой, и, замыкая шествие, Светка Гусева с Чёртом — отличники параллели. Хотя по аттестату я пока всё равно Серёгу делал, но уж такой за ним образ сложился. Отличник — это в нашей школе диагноз, а не образ жизни. Поздоровалась только последняя пара. Кстати, по количеству доживших до конца уроков сегодня посещаемость подрывалась не только мной. Из тридцати четырёх человек населения едва ли полтора десятка остались на классный час. Да ещё не факт, что остались. Рассматривая помятые на заднице джинсы Черта, я не заметил, как подошёл Архип. В руках у него был дневник с жирной красной тройкой, честно заработанной сегодня (я сам не видел, но сомневаться в правдивости ольгиалександровной подписи не приходилось, — подделать её очень сложно, в некоторых случаях вообще невозможно). Подтянулся Паша-танцор, тоже с дневником, но этот уже с неудом. Впрочем, особо он не расстраивался, судя по бесшабашному взгляду и неплохому такому выхлопу изо рта.
«Идём к Тасе?» — наклонился он, прокричав мне в самое ухо. Я недовольно отстранился и пробубнил — «не знаю».
«Идём, я ещё ни разу не был» — встрепенулся Архип.
«И я, и я, и я того же мнения» — пришлось в тон ему согласиться.
«Так пошли?»
«Что-то ты сегодня слишком много учишься. Уж не поднялась ли температура выше Фаренгейта, «малчик»? — кто-то из нас. Я, наверное.
«А ты думаешь, можно нашу школу заочно закончить? Я, в принципе, не против, только вот Кошкина, мне кажется, будет возражать» — так Андрюха иронизировал. Кошкина — наш директор — «Ладно, как хочешь». Хлопнул меня по плечу, и, поддерживая за воротник Пашу, поплёлся на классный час. Очень захотелось пить — до пены на треснувших губах. Коварно облизнувшись, я зашаркал по паркету в сторону мужского клозета. В туалете стояла швабра уборщицы и две ноги с юбкой. За ними обнаружилась голова. Посмотрела подозрительно, что-то хмыкнула под нос, и продолжила протирать пол. Поза выражала фразу «а мальчик может и узелком завязать». Харкнув на блестящий кафель, чтобы бабушке не было скучно, я наклонился к ржавому крану. Зубы, как обычно, свело. Вода из под крана отдавала зашпаклеванным потолком. Дёсны немного саднили. Согнув ноги, я развернул туловище в первоначальное положение и сделал «б-р-р-р!» головой. В башне слегка прояснилось. Несколько капелек упало на воротник рубашки.
Иногда я начинаю делать довольно странные вещи, противоречащие всему здравому смыслу. Например, вот сейчас, ни с того ни с сего две нижние конечности принесли ещё не пришедший в себя мозг к двери Сорокового. Распахнулась она рандомайзом. Примелькавшаяся картина.
Сложив руки рупором, Паша продекламировал -
«Внимание, внимание, говорит Германия.
Сегодня классный час почтил своим вниманием
Великий музыкант, замечательный спортсмен,
Чемпион мира по бегу с препятствиями шахматными фигурами и отличный яхтсмен
Который может забраться на Эверест и на Луну.
Серёга Антонов — поаплодируем ему».
Услышали вроде бы все, но внимание не обратили. В классе было шумно, и, разумеется, душно. Народу, против ожиданий, набилось почти под щиколотку, разве что на полу никто не сидел. Наверное, сегодня было какое-то отчётное заседание. Мне места, видимо, не находилось. Не успел обрадоваться — улыбнулась гнилым передним зубом Марианелла, вызывающе убирая сумочку со стула. Действительно, зря я всё-таки пошёл на классный час. Да ещё и Тася куда-то запропастилась. Пройдя между партами, задел бедром сумочку Ольги. Та чуть не свалилась. Ольга недовольно шикнула, но потом улыбнулась, и продолжила болтать с Нэтли. Приземление немного болезненно сказалось на душевном здоровье стула, который протестующе скрипнул, но тут же заткнулся, погребённый под двойным слоем ягодиц.
Пришла Тася. Вроде бы не заметила. Я постарался скрыться за неширокой спиной Чёрта. К сожалению, его маслистого хребта хватило ровно чтобы загородить мне весь обзор. Зато при этом можно было оставаться незамеченным. Главное преимущество перед преподом. За неимением других вариантов, я отвернулся от тучной соседки, предпочитавшей именовать себя Марианеллой (но не в коем случае не Мариной!), получив в благодарность лишь шумное дыхание над левым ухом, и устроился поудобнее. Справа сидел Каспер. Ужасный ботаник! Есть такой тип молодых людей — весь из себя нескладный, с торчащими во все стороны локтями и вечным хохолком над макушкой, как будто каждое утро с коровами целуется. Я просидел с ним за одной партой два месяца только потому, что историю надо было сдать. Но непередаваемый аромат изо рта не выдержал даже мой нечувствительный нос. Пахло, без шуток, как из помойки. Каспер даже на отличника не тянул. У меня лично всегда ассоциировался с Гарри Поттером. Только ростом был повыше. Маленькие бегающие глазки, хребет как у червяка Джима и потёртый до невидимости жакетик. Вот из таких, наверное, получаются Биллы Гейтсы. Каспер, открыв рот (отчего впереди морщились Серкова и Жорик), слушал Тасину болтовню про сбор макулатуры. Слюни капали с нижней губы.
На парте, судя по ширине маркера и кривизне надписи, синела надпись примерно восьмилетней давности. Потому что разве в девяносто пятом самые крутые и продвинутые рэпперы вместо «onyx» писали «onix». В то далёкое время всё, должно быть, казалось «рэп» и «уо!». Шузы под штанинами начали нездорово сдавливать с боков ступни. Вот что значит покупать обувь на два размера меньше. Зато смотрится клёво. Оно-то мне нравиться. «Sprite» — было написано сразу за onix’ом. Он же «spirtе», только хорошо замаскированный. Данный сикрет мне поведал Макс году ещё этак в девяносто мохнатом. Я вообще был очень романтичной натурой. Витание в облаках — довольно приятное распятие времени, которым я не преминул заняться в любой удобный момент. Влюблялся тоже всегда с разбега. Вот и с Танькой. Чего она сегодня так завелась? Я, конечно, слышал из ТВ, по какому поводу девушки вдруг начинают беспричинно, казалось бы, нервничать, но это не моё дело. Мягко говоря. Когда я первый раз её встретил, мне показалось, что она очень стеснительная. Девушка нервничала, ломала руки, смотря в потолок, и говорила через запятую. Растрёпанные чёрные волосы летали по плечам, пока она бегала по комнате. Так получилось, что в тот раз её квартира оказалась ближайшей народонаселённой жилплощадью с бинтом и зелёнкой. Я в очередной раз подрался, мне разбили скулу, и знакомая Светка (которую, надо сказать, мы с ней солидарно игнорировали теперь) завела меня к подружке. Подружка мне сразу очень понравилась. Звали подружку Танька. Она неровно дышала, обильно поливая зелёнкой моё страдальческое лицо, и старалась попасть по рассечённой скуле кусочком ваты в дрожащих руках. Из пузырька почему-то исходил сернистый запах. Танцуя вокруг, поскользнулась в своих симпсоновских тапочках, зацепившись ухом Гомера за его же нос, и чуть не упала. Пришлось поймать её свободной рукой. Поймал несколько ниже талии. Но она не обиделась и даже сказала спасибо. Было приятно и почти не больно. Только бровь чуть-чуть щипала. После того, как по полочкам была разобрана левая часть повреждённого лица, мы смотрели «Пельменей» в записи на каком-то недавнем полуфинале и ели мороженое. Больше всего, честно говоря, запомнился молодой Масляков. С тех пор Таня и занесена с пометочкой «важно» в мой внутренний регистр.
Я стал довольно часто наведываться к ней в гости. Когда отсырелые руки нажимали кнопку звонка, он отзывался весёленькой «кукарачей». А потом появлялась чернобровая копна волос и два любопытных глаза. Ссорились, мирились, весело проводили время, но всерьёз она меня воспринимать не собиралась. Как, впрочем, и всех остальных молодых людей. На неловкое признание в любви (первое в моей жизни) я получил довольно грубый отказ. Правда, потом был звонок, попытки всё объяснить, остаться просто друзьями. Не очень-то получилось. С тех пор я любил её по настоящему. Тихо. Не навязываясь. Просто чтобы смотреть на двумя глазами и радоваться. Это мне разрешалось. Впрочем, разрешалось и многое другое. Мы действительно стали хорошими друзьями, но мне такое положение дел становилось всё менее привлекательно. Я пытался сделать из себя идеального молодого человека. Начал качать пресс, и даже дошёл до шести кубиков. Купил первый в жизни одеколон. Прочитал книжку по этикету, и несколько сотен журналов вроде «всё о сексе: от мастурбации до климакса». Ничего не помогало. Назревало очередное признание. А пока я предпочитал просто хорошо проводить время в обществе чернобрового существа с двумя косичками. И вот сегодня — на тебе. Сорвалось. Последний новый день принёс мне только разочарования. Позвонил с вечера, и мы договорились, что наутро будем пить чай «с таком». Она пожаловалась, что хочется кофе. И обязательно горячего. И обязательно теперь. Когда закрыты все магазины. Я пожелал спокойной ночи, и тут же рванул на кухню. Трубка беспомощно повисла на пружинном проводе, плюясь тревожными гудками. Наварив целый термос, бегом домчал до её подъёзда. Там приятный чёрный запах защекотал по помещению, утекая куда-то в потолок и совсем немного в кофейную чашечку. После «кукарачи» удивлённое лицо Таньки улыбнулось. Сказало «Спасибо» и «большое спасибо». Потом появилась вся Танька в синеньком домашнем халатике с гномом и луной на животе. «Я первый раз получаю кофе с доставкой. И почему это?». Интонации были удивлёнными. Чуть не ляпнул — «да потому что я люблю тебя, дура!», но вовремя сдержался. Что она может ответить? Что этот вопрос уже обсуждался? «Спасибо большое» — сверкнула ресницами на моё усталое лицо — «Нет, правда, спасибо. Но приглашение назавтра не отменяется. Спокойной ночи» — и тихонько притворила дверь. Да, ещё чмокнула в щёчку. А утром, когда я снова напрягал слух, различая смутное бормотание «кукарачи», она раздражённо распахнула дверь и кивком предложила мне войти. На лице была вырезана нервозность. «Вот это да!» — только и сказал я, увидев бледные мелированные пряди, падающие на голую шею. «Что?».
«Да нет, ничего, просто очень странная причёска. Мне вот не нравиться» — дурацкая привычка говорить правду сыграла на мне и в этот раз. Не лучшим образом. Танька насупилась, потом показала пальцем на дверь и выпалила — «Может тебе ещё и размер груди не подходит? И ноги слишком тонкие? И губы я не накрасила? А мне всё равно, что тебе нравиться, а что нет! Понял? Мне с эти телом ещё жить! Я уже устала быть красивой!» Хлопнула дверью. И всё. Как отрезало. Будто и не было ничего, на самом деле. Я прокрутил этот эпизод моторчиком уже сколько раз с утра, но так ничего и не понял. «Первый раз не в счёт, ты не виновата, тает и течёт сахарная вата…»
Мысли по инерции продолжали двигаться в ту же сторону. В классе было пыльно и неприятно, как и вечность назад. Как и вечность спустя. Дужка ремня неприятно впечаталась в складки живота. Химический карандаш рисовал на листочке неровные линии и овалы, перекрещивающиеся под тремя углами в сорок, сорок пять и шестьдесят градусов.
Сзади приглушённо бубнили двое. Девушка Ксюша — юбочка из плюша, по недавней фамилии Хадсон, с кукольным личиком кривила ноги до изнеможения и постоянно поправляла кудряшки. На стуле висело пальто «depeche mode». Рядом шарф, носившийся поверх. Смотрелось очень модно. Главной её фишкой был голос — очень красивый голос. Или, даже не голос, а фразы, оформленные им. Во всяком случае, Ксеня была наглядным парадоксом всей моей жизни — очень умной, не без претензии на успех у парней, блондинка, опять же. Хотя я всерьёз подозревал, что она краситься. На самом деле сложно представить Ксю в роли чьей-то girlfriend. Ну вот просто сложно. Слишком она Невключенная. С ней приятно разговаривать, посоветоваться, пожаловаться. Но не более. Да и по поводу обустройства личной жизни она не парилась. Правильно, наверное, делала. Вторым голосом был местный гений фотографии дворового пошиба — Ватруха. Небритый. Блестящий кадык — символ фаллического начала — торчал из шеи неестественным выростом. Сзади на ремне висел чёрный блин плеера. Стейч джинсы и бежевый свитер, вмеру небритый подбородок, правильные уши, чёткий греческий профиль — Вторушъ был обречён на популярность. В чём и раскаивался теперь. Кто-то мне говорил, что молодые девчонки не могут устоять перед таким невероятным напором мужественности. У меня, например, другое представление о том, как стоит себя вести. Вот он и доигрался — ходили слухи, что одна юная особа таскается последнее время за ним с преданностью фанатика. Не помог даже разговор по душам. Осталось только банально послать. До этого, вроде бы, ещё не дошло. Вертя крашеной головой, в которой перемешались рыжий и тёмно-русый, он постоянно глупо улыбался и тараторил — воодушевлял Ксю перед КиВиНом:
«Сегодня семнадцатая сливает нам, а потом в финале рвём тридцать третью. И, — вуаля, — „Релакс“ чемпион!»
«Да брось давай, мы — и сливаем семнадцатую? Фантастика»
«Вот увидишь, они просто сосут» — заверил её Ватруха. Мне пришлось ворваться в их разговор — «А чё, мы сегодня играем?»
«Здрасьте, досвиданья» — обрадовался он — «Только не говори, что ты слова не выучил»
«Конечно выучил. Только я ещё морально не совсем готов. Я думал, что в следующую пятницу. А во сколько?»»В пятнадцать нулей сбор в триста шестом. Кодовая фраза — «Рица — фу!»
«Да пошёл ты, Вторушин!» — взорвалась Ксюха — «Письки вы все и ни фига сегодня не выиграете» — и отвернулась к окошку. Вы? Очень интересно. Вторушъ довольно посмотрел на худую спину, потом перевёл взгляд чуть ниже и улыбнулся. Тут сыграл свою роль подлый пыльный настил, поднявшийся в воздух. Одна из пылинок залетела мне в нос. Повертелась там как следует, пока выяснялись вопросы с Никитой. Иногда мне становиться трудно сдержать порывы туловища — пылинка задела что-то внутри, заставив нос громко сообщить о себе чихом. В порыве страсти я обрызгал штанину. Вторушинское лицо обезобразилось бурей эмоций.
«Вот это да!» — послышался голос Таси за спиной — «И Антонов сегодня здесь. Очень хорошо!»
«3,14здец!» — сообщил я Ватрухе, стремительно разворачиваясь. Предстояли кровавые разборки по поводу не сданной нормы макулатуры.

Зашкворчала сковородка, вся в пузырях от подсолнечного масла — всё-таки яичница, это здорово! Мне всегда хочется назвать её поджарой. Не поджаренной, а именно поджарой. Я закрыл сковородку крышкой, яйца запеклись; с гладкой чёрной поверхности на меня смотрела пустыми белками слепая рожа. Порезав, по мере своих скромных возможностей, некоторое количество картошки, я кинул неровные белые кубики на сковородку, и обильно полил маслом. Яичница была заблаговременно вынута и водружена на немытый подоконник в немытой же тарелке. Пока жарилась картошка, сходил в коридор, поднял с пледа телефон и положил рядом с собой, на холодильник. Анька должна была позвонить. Вместо этого позвонил Саня. Сказал, что сейчас зайдёт. Кухонная дверь закрываться не захотела, упираясь в провод. В хлебнице оказалось три засохшие чёрные корки. Напала зевота, плавно раздирая твёрдо стиснутые губы. Но спать было категорически некогда. Уже третьи сутки. Можно было выпить кофе, если бы это был не я. Я не пью кофе, не ем семечек и не курю. Могу пива немного, но не в кайф, а за компанию. Поэтому в данный момент проблема здорового сна стоит перед глазами особенно остро. Через два часа надо идти на сбор команды. Потом выступать. Потом получать награды. Потом банкет. В лучшем случае в полночь буду дома. Впрочем, сутки в моей жизни делились не нулём часов, а определком «поспал-непоспал». Посмотрел на потрясающей дырявости носки. Собственно, от носков осталось только название. Так и быть, — посмотрел на оранжевые пятки. Повёл забитым носом. Говорят, мужчины потеют на 40% больше, чем женщины. Понюхали бы вы мои портянки, — да на все 199! Даже через сопливую носоглотку пробивался неповторимый аромат. Брезгливо снял остатки носков с оранжевых ступней а-ля Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-Бей. Положил на стул. Стирать было лень. Поэтому со стула они, «тихо, следуя древним инстинктам», перекочевали в мусорное ведро.
Пришла собака. Сообщила, что хочет есть. Я проигнорировал её, упёршись взглядом в потолок. Грета зашла с другой стороны. Не помогло. Печальные глаза колли больше не действовали на хозяина должным образом. Грета решилась на крайнее средство — уткнулась мокрым чёрным носом в коленку и, открыв рот, начала часто и тяжело дышать. В комнате сразу запахло. Не очень приятно. Я посмотрел на свою извазюканную в слюне коленку. Отодвинулся. Грета не сдавалась — подошла ближе и снова задышала.
«Гре, на тебя муха села. Ты знаешь, они редко ошибаются» — собака обиженно посмотрела грустными глазами колли, и пошла к миске. В миске ничего не оказалось, кроме воды. Полакав для приличия немного, Грета бросила последний печальный взгляд на мою слюнявую коленку и пошла спать в коридор.
Позвонили в дверь. Я пошёл открывать. С порога улыбался Саня. Когда он смеётся, то верхняя десна немного обнажена, так что кажется, будто губу обрубили на середине. Отодвинул меня плечом, прошёл в ботинках в кухню. Плюшево посмотрел. Сказал радостно — «Блин, Батон — ты так напердел в комнате, что глаза режет!». Съел две печенюхи с клубничным вареньем. Потом предложил сходить в среду сыграть в «косу». Я обещал подумать. Не обнаружив больше в пределах видимости ничего сладкого, Саня поспешно ретировался, сославшись на недомогание в левой пятке. Чего хотел? Непонятно.
Задымила сковородка. Еле успел выкинуть крышку в раковину, быстро соорудил импровизированный омлет из картофеля и яичницы в тарелку, и засунул в морозилку — остывать. Почему-то захотелось назвать и картошку поджарой. Вспомнил свои слова на выступлении — «Вы пожарники — ага — тогда приезжайте к нам, пожарьте нам картошечки — мы не жарим, мы тушим — ну тогда потушите, так уж и быть». В предвкушении съедобного (съедобного!) обеда сел на табурет. Около телефона. Задумался, как я ем. Решил, что некрасиво, но с этим ничего не поделать. Смирился. В ожидании пищи начал рассматривать стопку макулатуры на столе. Из интересного были только Mens Health и толковый словарь. Начал читать по очереди. Подшивка журнала радовала разнообразием голых мужских торсов на обложке чёрно-белого исполнения. В оформлении яркими лозунгами всех трёх номеров явно был задействован один и тот же персонаж — с завидным постоянством повторялось слово «секс» — «секс для эгоистов», «чемпионат Европы по сексу», «86600 км секса и здоровья». Обязательно большими, желательно чёрными буквами. Танька, блин! Охота читать отпала. Заглянул в морозилку. От тарелки шёл пар. Закрыл и снова стал ждать. Толковый словарь развернулся на букве «Т». Надеялся найти расшифровку её имени. Нашёл «Тримальхион — нувориш, окруживший себя вульгарной роскошью (Петроний Арбитр)». Знать бы ещё, кто такой нувориш. Расстроился. Ещё раз осмотрел стопку макулатуры. Откопал шестистраничный трактат «как приготовить сосиску в домашних условиях». Ознакомился. Попытался налить соку. Не получилось — сок закончился. Из коробки с красным апельсином пахло цитрусовыми и жёваным картоном. От скуки начал рассматривать ногти на правой руке. Они были большие, белые и ломкие. На левой ногтей не было вообще. Подобная антисимметричность объяснялась удобством с практической точки зрения — можно было играть на гитаре без медиатора. Почесал голову правыми ногтями. Волосы похожи на половую тряпку — а так неохота идти в душ! Даже не то что не охота — некогда.
Хлопнула входная дверь, и в коридор вошла мама. Сложила ключи в сумку. Сняла сапоги. Повернулась к зеркалу и заметила меня. Посмотрела с непонятным выражением лица. «Мама — твой сын пацифист, это неизлечимо» — рандом, голосом Васильева на этот раз. Прошла дальше, в свою комнату. По пути зацепилась за телефонный шнур, и чуть не упала. Недовольно посмотрела. Значит, кредитов от МВФ можно не ожидать ближайшие несколько дней.
Спохватившись, я открыл морозилку. Картошка по-прежнему дымилась. На этот раз уже холодной синеватой струйкой. А на ощупь была скользкой, как ящерица. Яичница тоже остыла. Анька не позвонила. Брезгливо посмотрев на тарелку, я прошамкал по коридору к уборной, вывалил её содержимое в унитаз и потянул за верёвочку.

По асфальту были неровно разложены кусочки воды. Они объединялись в лужи и ретиво нападали на мои сырые кеды. Сбоку, ровными копнами, как на срез, стояли камыши. Нет, не стояли даже, а волновались под порывами неосторожного ветра. Здесь его не чувствовалось. Слева над ними возвышался мост, справа под — свинцевел котлован. Из-за уха, слегка напугав, спланировал голубь. Я круто развернулся. Посмотрел назад. Дорога была пуста. Из камышей вынырнул пацан. На ходу жужжнул ширинкой и пошёл, как-то смешно переставляя ноги, словно голова перевешивала всё туловище. Проводив взглядом «писюна», я продолжил битву с агрессивной жидкостью. Перепрыгивая через лужи или широко перешагивая их, можно было ненароком приземлиться в воду и получить по сырой пятке лишней порцией простуды. Если же начинать стратегический обход, то это могло занять слишком много времени. Решение пришлось вырабатывать по ситуации. Если лужа широкая и глубокая, как рот Стивена Тайлера (Джаггер отдыхает), то я обходил её по самому краешку, экономя время на поворотах. Если же под ногой — лёгонький плевок, угрожающий, тем не менее, целостности моих кед, то его следовало преодолевать посредством акробатического кульбита, именуемого в просторечии прыжком. Таким манером расстояние между мной и ДЮЦом неумолимо сокращалось.
Бензиновые пары солёно висели в воздухе и пахли. Сказывалась близость гаражного кооператива, ютившегося под громадой моста.
В пределах прямой видимости о его присутствии напоминал разве ржавый угол гаража, рядом с которым только что отливал парень. Хотя и он постепенно таял в окружавших камышах. За игрой с лужами я не заметил на своём пути двух девушек. Они были точно так же, как я — лужами, увлечены беседой. Обсуждалась, судя по интонации, проблема жизни и смерти — новые духи. Я, водя носом по асфальту, случайно попал в грудь одной из них лбом. Оказалось неожиданно твёрдо. Девка взвизгнула и отскочила. Подруга прыгнула в ту же сторону, будто ужаленная. Я наступил в лужу и ощутил неприятную сырость в кедах. Три бесприметных действия в одинокий момент времени. Покрутили пальчиками у виска и что-то сказали. Логики не уловил. Хотя чего удивляться — девушки. Мысли были заняты сырыми ногами, так что не уловил ничего. Девки сообразили, что отвечать на их контр-выпады я не собираюсь — показали фак, так же синхронно, как крутили у виска, и побежали в сторону квартала, огибая широкие лужи. А ножки всё-таки ничего у той, которая вторая. Вылезая из лужи, я мысленно обругал себя за безалаберность — теперь надо сушить пятки на батарее в ДЮЦе вместо того, чтобы репетировать. Вот если я пропущу ГенПрогон, то меня будут бить. Сильно. Возможно, даже ногами. Возможно, даже по голове. А если отобьют? Во что я есть буду!?
Наплевав на лужи, и шагая напрямик, распугивая редких встречных поперечных, я продолжил путь. У стадиона дорога сворачивала. Вернее, дорога-то продолжалась, но она шла как бы вразрез со зданием, подходя в итоге к его главному входу. Ей пользовался, наверное, только директор. Остальные ходили по тропке, проложенной напрямик по берегу котлована ленивыми провинциальными пешеходами. Тропка была не очень широкая и изрядно поросшая травой, но оттого популярности своей не теряла. Поклонников (читай — пользователей) всегда было более чем. Мятый травяной ковёр отчего-то скользил и наощупь пятками был неприятен. По правую руку от меня висели паутины перевязанных веток деревьев. Они отчётливо закрывали дорогу, оставляя для обзора только тополя по проспекту Труда и острые вершины забора стадиона. Под ногой что-то истерично зажужжало. Стало нервно. Потом интересно. Я опустил глаза — на них две осы задрали стрекозу. Одна сидела на многоглазной голове, перебирая тонкими жёлтыми лапками по сотам зрения, а вторая, с упорством диггера-фанатика, отдирала хвост ещё агонизирующего орга-зма. Стрекоза уже смирилась со своей участью, и сопротивлялась только для виду. Одно крыло было сломано, и его рваный обрубок висел на спине как стеклянная фата. Я хотел скинуть жёлтых стервятников, но потом подумал, что вряд ли это получиться без повреждений для жертвы — в такой плотный клубок схватились три борющихся тельца. В любом случае, ей уже не взлететь, а осам тоже кушать хочется. Нога миновала насекомообразных бойцов и понесла туловище дальше. Из-за фасада надвигавшейся махины ДЮЦа выглядывал утренний сыроватый город, бросая обнадёживающие блики стёкол на свинцовую поверхность котлована. На ближайшей стене — далеко не лицевой для Детско-Юношеского Центра — было выведено по трафарету синей краской — «ФАРАОН» — очередной тетра-(пожалуй, даже трейс-)грамматон постиндустриальной эпохи. Как только тропинка закончилась, я вынырнул к ступенькам здания. В лицо ударила тугая струя воздуха. Камертоном для неё стал завывающий на просторах котлована рой маленьких бесплотных кусочков упрямого шторма. Прядь волос я не заметил убрать в хвост, и теперь она металась перед носом в узлах сильного ветра. Как по струнам мысли разложило в ряд. Быстро миновав штормовую зону, спрятался за стеной баскетбольного зала и побежал по ступенькам наверх, к входу. Можно было забраться и через курилку, но она как раз выходила на котлован — ветер там был похлеще, чем тот, что только встретил меня. На сером бетоне мнимыми воронками медленно стелились бурунчики пыли. Из-за угла выглянул Ватруха с сигаретой. Увидел меня. Махнул рукой и был таков. Сигарету напоследок вырвало из рук очередным порывом ветра. Она пролетела несколько метров, потом плюхнулась в лужу, и замерла, оставив за собой рой красных угольков в воздухе, осевших, спустя время, на асфальт плавной лесенкой. Послышалось приглушённое ветром «бля!».
Под козырьком входа, закрывшись в стеклянной двери от пронизывающегося ветра, кутались в сигаретный дым Чертос и Ватруха.
«Тебя сколько можно?» — с места в карьер начал Олежа.
«Ждать? Да я уверен процентов на девяносто девять, что ещё не последний» — не дал себя в обиду.
«Ну и чего теперь? Если решили в три, то это не значит, что полчетвёртого надо собраться. Давай в зал, у нас Генпрогон» — блин, даже ноги не посушить. А пальцы начинают подмерзать.
«Уже иду. Кого ещё нет?»
«Ксюха играть не будет — вы с Вторушиным её достали в школе — молодцы, так что вместо неё — Илья»
«Дементьев? Вместо Ксю? Вы так неудачно шутите?»
«Потом всё расскажем — иди гонять Лысого» — «Олег, я тебе подсказывать не буду, ты сам сообрази, что только что сказал»
«Я Тушкана в виду имел! Да и не только в виду. Слова прогнать не забудь. Как закончите, все в триста шестой. Мы уже репетировали» — небрежный кивок в сторону Вторуша — «А этот как додышит, пойдёт с тобой танец повторять». Надо сказать, что в выступлениях команды мы с Никитой были образцово-показательными геями. Начиналось всё с банальной текстовой шутки — «Где мы были мы не скажем, а что делали — покажем» — и три поцелуйчика в довес. Дальше — больше. Теперь мы танцевали танго. Оставляя мокрые следы на полу, я хлопнул стеклянной дверью и почесал в гардероб.

Из-за деревянной решётки на меня смотрела опоссумообразная шапка и два глаза — так выглядела наша гардеробщица при исполнении служебных обязанностей. Сердито забрав куртку, впихнула мне в ладонь номерок и посоветовала забрать вещи до двадцати часов. Почему у них всегда такое скверное настроение? Может быть, подарить ей на обратном пути мороженое, чтобы не расстраивалась? Точно, так и сделаю. Распихав содержимое по нешироким карманам, я обернулся, и заметил зеркало. Зеркало тоже меня заметило, слегка подмигнув кварцевым бликом. В знак солидарности я подошёл поздороваться, но был досадно отвлечён внешним видом. Внешний вид не преминул напомнить мне следить за собой. Покорчив рожи минут с пятнадцать, я оглянулся в сторону стеклянных дверей. Чертос и Вторушъ всё ещё были там. Курили. Я вновь повернулся к экранному отражению. Посмотрел недовольно. Решил, что похож на Маугли. Только с нездоровой примесью одежды. Борозда воротничка рубашки неудобно впечаталась в кожу. Оставалось только снимать козырный галстук с Гомером Симпсоном и растирать натруженную шею. Запахло гуталином. Подошёл Малейков. Весь в костюме — как в скафандре, с напомаженными до невозможности ботинками. Заученно улыбнулся, репетируя дежурный комплимент — ему можно, ему сегодня игру вести.
«Ну чего, Релакс всех рвёт в этот раз?» — вообще другая реакция недопустима. Потому что Релакс в любом случае всех рвёт. Только пойди докажи это Льву Алексеевичу.
«Стопудово. Семнадцатая сосёт» — уже просто отрепетированный ответ. Соперники знают друг друга в лицо. Загодя.
«А завтра придёшь?» — Лёха, пошёл бы ты в задницу — не видишь — я перед зеркалом верчусь!?
«А что завтра?»
«Ещё КВН. Будем отрабатывать второй полуфинал — тридцать третья, двенадцатая с Лапочкиной, тридцать вторая с Гориславой и Нон-Стоп. Поинтереснее сегодняшней игры обещается» — весь из себя такой-растакой. Чёлочка бантиком — губки стоят. Милашка. Просто откровенно хочется в лицо дать. Ногой. Но по причине отсутствия на конечностях гадов или хотя бы мартинсов, сегодня ограничимся лёгким таким — «Понятно. Тебя, кажись, Невключенная только что искала. Сказала, чтобы сразу же шёл в триста шестой» — стопроцентное действие на мальчика обеспечено — ретироваться он умеет за считанные секунды. Анна Владимировна — это вам не шутки. Сестра, между прочим, Ксени.
Ещё раз посмотрел на стеклянную дверь. Ватруха вытряхивал из пачки последнюю сигарету. Чертков заметно нервничал. Размахивал руками, и за стеклом казался учеником неумелого мима. Из модного кармана модных Вторушинских джинс-стрейч была извлечена модная «арбенинская» зажигалка. Это означало крайнюю степень нервозности. Наконец, приведя галстук в порядок, (засунув в карман рубашки нижний конец) я отвернулся от зеркала. Два глаза из-под опоссумовой шапки зырили осуждающе. На проходе к лестнице стояла Анька. Более чем странно было её сегодня увидеть. А, ну да, вроде как она тоже в команде. И даже я, наверное, ей играть предложил. Не помню уже. Фигня не в этом — Анька плакала.
Я подошёл и тихонько дотронулся до плеча. Она повернулась. Подняла красные глаза и сломала лицо — улыбку изобразить так и не получилось. «Что опять такое?». Анька захлебнулась слезой и посмотрела на меня. Глазами бассет-хаунда. «Мне Чертков дал слова Ксюхи — я за неё должна играть. Сказал выучить. А я потеряла» — и уткнулась мне в плечо. Да, хороший в КВНе старт, ничего не скажешь. Вроде говорили, что Демень за Ксю играет? Пожалуй, из Аньки миссис Хадсон выйдет получше.
«Ну Ань, ты чего?» — я взял её голову в ладони, и строго (хочется думать) посмотрел на красные щёки — «Ты же всё равно выучить не успела бы. Так что ему знать не обязательно. На тебе сценарий» — выудил мятую бумажку из заднего кармана джинс — блин, ведь не знаю сам ни фига — «Иди быстро повторяй. Генпрогон похоже обломался. Ты не знаешь, кого они ждут?» — кивок в сторону стеклянной двери.
«У Панамы фанера горит, Илья побежал компакт записывать» — Анька даже просияла и понеслась наверх. Думается, — в триста шестой. Последнее «вать» донеслось уже с лестничного пролёта между первым и вторым этажами.
«Эй, человечек!» — окликнули меня за последним кроссовком, мелькнувшим над перилами. Глаза на уровне восприятия перевернули колесо обозрения под девяносто градусов. Мускулистые ягодицы — так, это не меня. Лицо, густо накрашенное эмоциями — вот это уже ближе. Это уже Лина. Лина Супакова. Лицей номер семнадцать. Команда КВН WOW! Сегодняшние фавориты против серенькой лошадки соревнований — Релакса под Чертковским капитанством. Средней прыщавости лицо, не совсем ещё обвислая задница, стервозный характер — нет, это не Лина, это команда семнадцатой школы вообще. Да и шутки у них тупые. Спасает только то, что пишет их студенческая сборная области. Хватает на периодические чемпионства. Но не более. Хотя что ещё нужно-то, в принципе? Я запихал палец в ухо, и начал задумчиво водить там, преумножая мировые запасы серы.
«Готовы уже сливать?»
«Так точно, товарищ Стерва!» — вытянулся по струнке и даже заставил себя улыбнуться. Она ответила мне ядовитым гадючьим оскалом. Прошла мимо, тяжело покачивая бёдрами. Похлопала снисходительно по щеке, и сказала — «Релакс, детка, смотри, чтобы пупок не развязался». Со спины она была похожа на растянутую фотошопом Avril Lavignе. Бёдра желтовато покачивались.
«Батон, давай в триста шестой — на репетицию» — толкнул в плечо Чертос, полыхая ароматом честерфилда. Попутно показал фак удаляющейся спине Лины. Вполголоса сказал — «Коза!». Следом прошёл Илья, наскоро поздоровался, отдал одежду Вторушу, и бегом поднялся по лестнице. Никита тоже показал фак представительнице семнадцатой, на этот раз в лицо. Пошёл относить дементьевскую куртку. Лина не отреагировала. Я заторопился к лестнице. На дверь была наклеена афиша сегодняшнего дня — «играют победители первого тура — лучшие школьные команды города — прошлогодние чемпионы — 17 лицей, 14 гимназия, сборная 32-й школы и команда городского штаба старшеклассников «Релакс». Релакс, по традиции, был обведён красным маркером. Единственная команда, за которую ходили болеть не потому, что из своей школы, а потому, что хорошо играют. Поэтому, наверное, мы никогда и не выигрывали. Нелогично выигрывать нешкольной команде в школьной лиге. Вообще-то Релакс был несостоявшейся сборной тринадцатой ЭшКа, но это старались не афишировать.
За лестницей начинались бетонные ступеньки. Путь неблизкий — на третий этаж. Обернувшись, я вздохнул, показал (уже по традиции) фак Супаковой, и лениво поплёлся наверх.

«Так, ещё раз, пока все как следует не поклонятся»
«Илья, мы поняли, пошли уже на сводную репетицию»
«В жопу сводную репетицию, продолжаем кланяться. Пока Давидс не попадёт в такт, будем тренироваться»
«Антонов, давай попадай, а то мы ревматизм заработаем»
«Финалочку отыграем ещё раз пять»
«У меня уже рот болит!»
«Терпи, казак, атаманом будешь!»
«Офигенно звучит — атаман Юля»
«Костюмы телепузов все мерили?»
«Все»
«Вон вылезает из костюма что-то. Значит, ещё не все. Эй, у тебя всё там нормально? Попрыгай, яйца не жмёт? Как звать?»
«Не жмёт! Звать — Аня»
«О кей. Макс, снова фанеру»
«Поехали с самого начала, с отбивками и добивками»
«Я Олег — курю «Казбек»
«Я Ильин — лицо как блин»
«А молодой чего говорить?»
«Да, пожалуй „Я Аня — люблю Земфиру слушать“ не очень катит»
«Батон, кто у нас тут поэтом заделался? Сооруди рифму»
«Я Аня — смотрю Масяню»
«Потянет. Дальше давайте»
«Я Сергей — отличный парень, не смотря ни на что»
«И только с этой недели смотрите в лучших кинотеатрах города»
«А-то как-то тупо получается в кинотеатрах и не смотреть»»Сегодня ремейк знаменитого фильма — наша версия Толкиена — «Пластилин в торец»
«Девочки, работаем»
«Шубы, дублёнки, любой фасон — в ДЮЦе в гардеробе новый сезон»
«Шуб, шуб, шуб, дублёнок и шуб, шуб, шуб, дублёнок и шуб»
«Мама, я звоню с Луны»
«Для нас не существует препятствий и преград, а кто в такси к нам сядет, тот будет очень рад — легко и свободно, везде и всегда, пятьсот двадцать два — пятьсот двадцать два»
«Бэримор, а что это хлюпает у меня в ботинке?»
«Овсянка, сэр»
«А что она там делает, Бэримор?»
«Хлюпает, сэр»
«Говорят, вы отличный скрипач?»
«Да, вот сегодня скриплю этим стулом»
«Юлька, песенку, Макс, давай фанеру»
«Есть за колючкой за забором ядерная страна
Там звери умерли от мора, там …»
«Нет, нет, нет! Всё не так! Телепузиков песня. Макс, почему фанеры нет?»
«Щас, я просто на два диска записал. К выступлению всё будет ништяк»
«Где Дипси?»
«Кузя!!!»
«Тут я! Мы пулемёт с Пашей репетировали. Что играем?»
«Телепузов!!!»
«Да я их знаю, чего их репетировать?»
«Чего ты знаешь? Ты вопрос выучил на разминку?»
«Выучил! Что такое девяносто-шестьдесят-девяносто»
«Добивка?»
«Машина едет мимо поста ГАИ»
«Ну чего стоим-то, продолжаем дальше»
«Пацаны из пятого ГПТУ просят передать для любимой учительницы по электродинамике песню Алексина „ну что ж ты страшная такая, ты такая страшная“
„Матрёхи напали на город, матрёхи напали на город!“
„Кузя, не матрёхи, а орехи, успокойся“
„Ну уж нет, я теперь эти орехи зубами рвать буду, поняли? Зубами!“
„Э-э..э“
„Антонов, мля, ты сценарий читал вообще? Шутка про пожарников!“
„Аллё, это пожарники?“
„Да, это пожарники“
„Тогда мне картошечки пожарьте“
„Мы не жарим, мы тушим“
„Ну потушите, хрен с вами“
„Хрен с вами“ в сценарии не было. Скажешь на сцене, Малейков за яйца повесит»
«Лёх, повесишь?»
«Повешу»
«Дальше давайте, чего встали?»
«А дальше всё»
«Как всё?»
«Ну так — всё. Блок миниатюр. Куранты — пулемёт — бинокль — муравьи в лифте. У тебя же сценарий под носом»
«А, точно! Ладно, мы уже ничего не успеваем. Домашку будем играть на экспромте. Панама, ты фанеру иди пиши на одну болванку, а я — договариваться со сценой и светом»
«Зачем?»
«Для муравьёв. Вопросы есть? Нет. Вот и отлично, тогда все остальные свободны»
«Я не поняла, Релакс что — особенные? Для вас не существует сводной репетиции?»
«Да что же это такое!? Все кроме меня и Макса на сводную»

Последняя репа была за сценой. Мы выступали четвёртыми, так что время вроде бы ещё было. Немного. Сгрудившись в левой кулисе, все шёпотом повторяли слова, искоса поглядывая на противоположный край — там тусовалась семнадцатая. На лицах было написано такое высокомерие, что на выступление тридцать второй, пытавшейся расшевелить мёртвый зал (первыми отрабатывать — неблагодарное занятие), они смотрели со снисходительной ухмылкой. По ходу выяснилось, что раз Ксюхи нет, то и петь тоже некому. Одна Алексейка не вытянет. Аня петь ещё молодая. Оставались только я и Кузя. Ну, Кузя-то понятно — Кузя перепоёт кого угодно, но ему сегодня Дипси отыграть надо как следует. Это вам не мыло в тазике гонять. А потом ещё и финалочку. В общем, расчёт был на то, что мы вдвоём переорём Юльку, и в итоге всё будет смотреться пристойно. Из звукооператорской будки на четырнадцатом ряду Панама с лысой матрицей в одной руке делал какие-то магические пассы Илье. Наверное, опять косяк с фанерой. Я сидел на куче праздничных фоток со сводной репетиции, и пытался распеться под руководством Кузи — ничего пока не получалось. На третьей октаве я дох. Кузьма поглядывал на меня с презрением и начинал заново. Потому что петь финалку одному ему, видимо, не улыбалось. Юлька не в счёт. Я посмотрел на нашу предигровую фотку — выделялись только силуэты Макса и Ильи (руководители команды — Дементьев  И. А. и Пономарёв М. С. Особенно меня убивали Иа и ЭмСи) в чёрных смокингах, остальные сливались в одну полосатую гамму. Футболки Ювентуса стали традиционной формой. Как и байка про генерального спонсора — презервативы «Relax». Я уже порядком вспотел. Посмотрел на кеды. Рваные. Перезавязал шнурки на всякий случай. Как обычно — не по-нашински — на пятках. Вообще сегодня из меня сделали модность: повесили серёжку с зелёным камнем, достали где-то брюки клёш и узенькую голубую футболочку. Одним словом — получился первоклассный гей. В принципе, мне сегодня гея и играть. Но только в домашке. А пока я отказался одевать клеши и снял серёжку. В угол были свалены костюмы телепузов. Одной большой пёстрой кучей. Подошёл Вторушъ. Жуя. Предложил пирожное. Есть было впадлу. Даже как-то противно. Я только брезгливо поморщился и отошёл в сторону. Тут опять распевался Кузя. Спиной ко мне. Вытягивал «Джамайку». Но его всё равно было не слышно из-за финалки тридцать второй, оформленной под Rammstein. Страна катафалков и белоснежек — у немцев вообще хорошо получается делать мрачную музыку. На тугих пальцах, упёршихся в стену, дрожала вся ладонь. Кузя тоже волновался. Он был сегодня нашим козырем. Вместе с Длинным. На сцену вышла семнадцатая. Зал взорвался криками «Ли-цей! Ли-цей!». Болельщиков у них поболее всех остальных будет. Я прошёл дальше за сцену, и оказался в задней кулисе, около входной двери. В тёмноте что-то скрипнуло, взвизгнуло, и дверь больно ударила меня по кончику носа, так что я чуть не чихнул. Припёрлись Длинный и Тушкан, с радостными лицами, держа в руках по две пачки шариков. Не надутых, правда.
«Батон, работай лёгкими» — мне было сунуто сразу штук шесть, с остальными они побежали дальше. Я плюнул, подошёл и отдал их Вторухе. А сам пошёл распеваться. Кузя был уже красный и даже немного хрипел. Я, чтобы не отставать, тоже начал вытягивать «Джама-а-а-а-айка». В горле запершило. Хватило меня, опять-таки, на три распевки. Голос ломался, ломался и сломался окончательно, так что не то что петь — говорить стало больно. Прохрипев Кузе о неудавшемся эксперименте с моими связками, пошёл ставить в известность Илью. Демень сидел на наших открытках и с покрасневшей рожей надувал шарики. По сценарию они должны были высыпаться из-за кулис на телепузиках.
«Илья, я сегодня не пою»
«Ты поменял голос?»
«Я не поменял, я просто не пою»
«Похоже, что и не разговариваешь даже. Ты хоть приветствие отыграть сможешь?»
«Постараюсь»
«Уж постарайся, будь добер, а то мы в полной заднице. И до семнадцатой нам в таком случае как до Луны пешком. Плеер сними на выступление, ладно?» Ответа он не дождался. Продолжил иметь шарики. Семнадцатая закончила выступление. Малейков позвал четырнадцатую. Вместо долгожданных криков зал немного притих. Болельщиков у них почти не было. Пока команда выбегала на сцену, в зале послышались смешки. Потом неожиданно — «Ре-Лакс! Ре-Лакс!». Демень нервно усмехнулся. Посмотрел в зал за кулису, сказал — «Вот Тушкан козёл!». Я тоже посмотрел. На последних рядах болельщики шестой школы и Тоха прыгали по креслам, распевая — «Ре-Лакс! Ре-Лакс!». Им-то вообще по фигу за кого, лишь бы против Лицея. А вот нам — жопная репутация. Судный час приближался.
Лев Алексеевич — бодренький старичок, директор ДЮЦа, поставил «пятёрку» WOW!. Никто особо и не сомневался. У семнадцатой всегда пятёрки, что бы они не показали. Началось уже выступление.
По верхнему балкону над сценой прополз человек с коробкой мишуры. Видимо, из выступавшей команды. Примостился над центром и стал напряжённо вслушиваться в происходящее на сцене. «Я заберусь на дерево ночью и до утра там буду висеть я заберусь на дерево ночью и на тебя …» — батарейки сдохли. Фраза получилось совсем не двусмысленной. Выудив плеер из кармана, я обмотал его ушами, словно изолентой, и бросил на груду фоток. Лишь бы не разбили.
Пол за кулисами был весь забросан рыжими мятыми пачками из-под сухариков. Сырных. Емеля. Четырнадцатая закончила. Малейков, улыбаясь в микрофон, сообщил залу — «А теперь мы бурными аплодисментами проводим выступавшую команду, и поприветствуем кэвээнщиков из Штаба!». Зал ритмично закачался фразами — «Ре-Лакс! Ре-Лакс!». Я посмотрел на ребят. Все были просто серые от напряжения: Кузя, Длинный, Алексейка, Анька, Вторушъ, позади всех — Чертос. Надо было шутить. Надо было рвать зал. Заиграли аккорды на выход — Панама молодец! «Go-go-go!» — крикнул Олег, выскакивая на сцену — «Follow me — enemy down». Команда семнадцатой была действительно чуть ниже сцены. Я бежал предпоследним. Перед Вторушем. В глаза ударил свет прожектора с верхнего ряда. Транспаранты — «ReLaX!». Рыжий десант семнадцатой — весь с кислыми рожами. И понеслась -
«Я Олег — курю «Казбек»
«Я Ильин …»

Слова я не забыл. Миниатюры прошли на «ура». Панама с музыкой не лажал. Илья отлично отработал закрытие сцены на «муравьях». Финалку Кузя с Юлькой отпели — она была самой оригинальной — «мы команда Релакс — тун-тун-тун!». Всё, собственно. Зал смеялся. Даже рыжий сектор. Но Лицей опережал нас на одну десятую. Почему? Потому что Лев Алексеевич поставил четвёрку. И винить в этом можно было разве что Тушкана. Все сидели уставшие, но довольные.
«Лучше бы мы не отыграли» — Илья приводил команду в норму. Домашка ещё впереди.
«Да ладно, с семнадцатой нереально играть — они нечестно» — Кузя выплюнул кровавый комочек в урну. Последние полчаса он только и делал, что плевался такими слюнами — чего стоит «Джамайка». Я сидел в углу, на развалившемся стуле, и пил горячий чай с лимоном. Горло болело.
«Ну и какого тогда они впереди? Да у них шутки плоские — чувствуется рука «Юристов» — Юлька тоже негодовала. Ей пришлось убить причёску ради того, чтобы на домашке влезть в костюм телепуза. Вошёл улыбающийся Тушкан — и тут же получил в лоб ручкой.
«Ты мудила!» — сообщил ему уполномоченный по связям с мудилами — Вторушъ.
«Чего?» — Тоха опешил, и отступил обратно.»Не надо больше с шестой школой прыгать на задних сиденьях — а то мы точно будем на последнем месте. Или хотя бы «Ре-Лакс!» — последнее было крикнуто — «при этом не орите» — Илья, как всегда, сама лаконичность. Тушкан пожал плечами, пробубнил под нос «я как лучше хотел», и закрыл дверь. С той стороны.
«Повторять будем?» — хотелось сделать на «ять», но все слишком устали. Сказывалось эмоциональное напряжение.
«Нет» — Длинный поднялся — «Илья, мы пошли за сцену. Надо найти человека — лучше человеков, которые будут шарики раскидывать. И пусть Тушкан сидит с Панамой — Макс с нами ни разу домашку не репетировал».
«Всё сделаем» — первый раз за сегодня Демень улыбнулся — «Давайте, ни пуха ни пера!»
«К Тасе!» — вырвалось у нас с Вторушем. Удивлённо посмотрели друг на друга, пожали плечами. Улыбнулись.
«И чтоб без победы не возвращались!» — крикнул Илья в спину. Чертков показал О.К.

«И горел погребальным костром закат»
Руки дрожали и чуть посинели от холода.
«И волками смотрели звёзды из облаков»
Зрачки не двигались — вмёрзли в глазницы.
«Как, раскинув руки, лежали ушедшие в ночь»
Шершавый бетон холодил затылок.
«И как спали вповалку живые, не видя снов»
Хотелось выть или подраться с кем-нибудь.
«А жизнь только слово, есть лишь любовь и есть смерть»
Небо бросило свои созвездия мелированными прядями.
«Эй, а кто будет петь, если все будут спать?»
Одна из белых (ночь, разумеется) сеяла над головой мишуру тонких лампочек.
«Смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит…»
Мы слили.
Мы отыграли чёткое приветствие. Мы порвали зал. Мы сделали самую оригинальную финалку. Мы выиграли «музыкальное домашнее задание». И всё-таки слили. На одну десятую — но слили. Почему — никто так и не понял. Даже семнадцатая после нашего выступления была в ауте. Супакова плакала. Но — спасибо Льву Алексеевичу — три балла. Зато все остальные судьи по шесть. Итого — о5 на одну десятую ниже, чем Лицей. Когда они вышли на сцену за призами, зал переорал оранжевый сектор, скандируя «Ре-Лакс!». Но что какой-то зал «лучшим КВН-щикам города»? Главное, не у кого лучше выступление, а кто сегодня победил. Ведь правда?
Юлька с Длинным ушли в город. За ними уковылял понурый Тушкан. Кузя, Олег и Анька скрылись под другую сторону котлована, в горящих окнами пятиэтажках. Мы с Вторушем стояли на пороге ДЮЦа и смотрели на иссиня-чёрную поверхность воды. Здание уже опустело как полчаса. Последней вывалила рыжая армада с Супаковой в голове. Пронеслась, наплевав на ступеньки и оставив гору окурков. Исчезла в скверах проспекта. Плеер ожил с подачи свежих щелочных батареек, и шептал цоевским баритоном как заклинания.
«Пошли уже» — он первый сломал тишину. Мне было всё равно.
«Пошли. Куда?»
«Не знаю. В город» — он пожал плечами и стрельнул окурком в темноту. На затылке отпечатался след воротничка куртки — «Мне противно домой идти»
Молчание. Сначала задумчивое, потом — тягуче-долгое. Голова просто примёрла к стене. Вторушъ снова не выдержал — «Ну пошли что ли в „Армагеддон“. Там хоть всегда тачки есть».
«Пошли» — было по фигу. Не так, как притворяешься модным пофигистом, а действительно по фигу. Первый раз в, наверное, жизни. Вторуха зашагал вниз, по лестнице, шаркая о бетон левой ногой. Оттолкнувшись затылком, я поднялся, и пошёл за ним. Молча. Так, в полуночной тишине, мы и шли, — он, чуть впереди, ритмично шаркая, и я, рассматривая кончики ботинок, на шаг сзади. Навстречу попадались пугливые фонари и кусты-тени, прятавшие внутри темноту. Слева — деревья, деревья, деревья. «А за окном шелестят тополя». Пуха ещё не было, потому что не «жара, июль». Были голые ветки с какими-то непонятными черенками зелени. Справа — дома, дома, дома. Фабрика «Диван Диваныч», закрытая кафешка, оптовый магазин. Детский сад. Наверное, не детский. Давно детей там не видел. Ни разу. На моей короткой семнадцатилетней памяти. И снова деревья. За деревьями угадывалось какое-то движение — треугольные листочки шептались своим ритмом, не в такт остальной улице. Рванулся и начал нарастать знакомый голос, вдогонку ему — ветер. Голос петлял по потокам воздуха, скакал по веткам и убегал на дорогу, обливая тополя робким перестуком октав. Голос был сильный, молодой и уже немножко пьяный. Ушная раковина невольно ловила пантомимы заплетающегося, но всё ещё красиво-пронзительного языка. Вторушъ повернулся и удивлённо посмотрел на детсадовский забор. На деревья. Прислушался, потом остановился. Спросил удивлённо у тополя — «Афоня?». Пронеслось авто, следом — под отставший ветер. Всё стихло, и по волне звука проплыли строчки -
«Она как солнца свет,
Ей девятнадцать лет
А снег белее мела»
«Афоня» — уверенно сказал Вторушъ. Крикнул — «Афоня!»
Димас, если это был он (а это был он), не слышал, или слышать не хотел, потому что никому не нравиться, когда тебя отвлекают от гитары в середине песни; пел дальше -
«Война со всех сторон
А я опять влюблён
Ну что ты будешь делать?»

Ватруха обернулся, удостоверился, что я ещё здесь, и махнул через забор. Разом, не ставя сверху ноги, а перекинув всё туловище на ту сторону через колесо рук. Следом, в нестриженый газон приземлился я. Раздирая кусты о мешковатые джинсы, углами висящие на бёдрах, мы продрались к веранде. Мне шествие обошлось в порезанный об осоку палец и зелёное пятно на заднице. За деревьями оказалась выцветшая беседка. Облезлые столбы, державшие крышу, серели прогнившей древесиной, а над головой лежали доски, любезно открывая чёрные куски неба в панораме. Деревянный пол был беспорядочно засыпан неловко вбитыми гвоздями и песком, в котором чётко виднелись следы Афонинских сандалий. Чуть дальше за следами, с ногами на скамейке обнаружился и сам певун — кудрявая голова, делавшая его немного похожим на молодого барашка, прыщавое лицо, приятный голос, подбитый модной джинсовой курткой и клешами в треуголку. На деревянной доске отбивали дробь коричневые сандалеты с серыми носками, похожие на двупалые конечности turtless. Рядом сидела девушка. Блодинка. Смотрела на афонинскую грудь и думала о чём-то своём. На груди подпрыгивали от сбившегося дыхания деревянные бусы. Афоня первым заметил нас. Подмигнул. Девушка осталась безучастна. Из уважения мы дослушали до конца, и дружно похлопали. Она встрепенулась и оказалась. Крашеной блондинкой из шестой школы Сашей Лыковой. Мои сведения по этому поводу ограничивались лаконичным набором слов — «Отличница. Умело маскируется под блондинку».
«Привет» — полез за протянутой рукой Вторушъ. Афонин, казалось, даже обрадовался нашему приходу. Улыбался, смотрел искоса на Лыкову и стрелял у Никиты сигареты. Периодически пел. В основном Васильева, но это было ничего. У него поразительный голос, который превращет любую песню в красивый вокализ. В слова вслушиваться не обязательно. Достаточно того, что он просто поёт. Поёт красиво. Лишь бы не говорил. Но и на Вторуху бывает поруха — шепнув напоследок, в ночь, «выхода нет», он как-то резво отложил инструмент, высвободился из рук Лыковой и пошёл за сигаретой. Потом повернулся и совершенно не в тему спросил — «А вы сегодня как сыграли?» — с ходу. Блин, ну как же они все меня достали! Кто все? — да вот все кто в этом зале, вот они все кто в этом зале, меня вдруг взяли и достали, а если бы не достали то я и звонить бы вам не стал, но вот этот вот Афонин — вот он больше всех меня достал. Пришлось отшучиваться. Мол, нормально, не то чтобы плохо, ну всем вроде понравилось, кроме, как водится, Льва Алексеевича, так что, в общем-то, ничего.
«Короче» — резюмировал Афоня — «Вы в финале или нет?»
«Да ты понимаешь, просто судейство было куплено, и как бы мы не выступали, выиграть было довольно сложно» — «Короче, слили. Ты же говорил, что вы стабильно рвёте всех просто, и станете в этом году чемпионами мало того что Север-ска, а то и всей вообще области»
Ну что можно было ответить? Да, говорил. Да, слили. Да, слишком самоуверен. Оправдываться — глупо как-то. Да и надо ли? Проиграли и проиграли. Хрен с ним. Настроение неожиданно испортилось. Моя задумчивость была трактована нерешительностью. Не дождавшись ответа, Афоня вздохнул, осуждающе покачал головой и снова потянулся за гитарой. Деревянные бусы повисли на коричневой шее.
«Блин, комаров налетело!» — возмутилась Лыкова — «Ну ка брысь, пацаны! Пошли отсюда!»
«В смысле?» — удивился Вторушъ. Лыкова недоуменно посмотрела на него, потом сообразила — «Я про комаров, — кровь пьют только мужики».
«А-а» — догнали эти двое. Я был на веранде только краем уха.
«Да ты же знаешь, — сегодня я говорю по одному, а завтра по второму» — голос вроде мой. Сначала сказал, потом подумал. Как обычно. Вот уж действительно не в тему. Секунды три длилось молчание. Тревожно зашелестели листочки над верандой.
«Ты сам-то понял, чего сказал?» — все рассмеялись. Напряжение упало куда-то вниз, под доски веранды, скомкалось и забилось в самый дальний угол, прячась от красивого голоса. И только Вторушъ нервно курил ментоловую сигарету.

Дома у Машки было здорово. Разве что родители просили не шуметь — пришлось отказаться от громкой музыки и гитары. Расстроился бы только Афоня, но он был в таком состоянии, что расстраиваться уже ни к чему. Семь бутылок пива на остановке выведут из устойчивости кого угодно. Да ещё и эти сигареты ментоловые. Просидев с полчаса на веранде, мы решили, что пора куда-то двигать. Похерили идею с «Армагеддоном», забили на «Титос» и сошлись во мнениях на Димкиной квартире. У пересечения Ломоносова и Труда зелёные глаза светофоров подозрительно косились на нас, как бы выспрашивая — «Вы чего встали? Думаете, что в это время в силе правила дорожного движения? Ну-ка бегом марш на красный!» По ту сторону перекрёстка, в неясных бликах домов, дрожали две тени. Деньги закончились ещё на пиве, а курить хотелось всем, кроме меня. Пошли стрелять на ту сторону. Тенями оказались Саня и Машка. Вот фортануло так фортануло! Бодрячком разздоровавшись, мы порешили продолжить «позорно начатую ночь развлечений» вместе, и двинулись в сторону «сотки». Уже когда миновали «Дюну» и «Спорттовары», я вспомнил, что надо срочно (к утру) клонировать шесть листов с текстом на какое-то выступление в Штабе — Демень велел строго-настрого выучить. Сегодня, правда, велел, так что шансов немного. Оказалось, что у Афонина сканера нет. Зато есть у Машки. После недолгих совещаний право принимать гостей было уступлено девушке . Сняв свитер, она поправила футболку и повернулась спиной. Застрекотала трель телефона. Машка выбежала в коридор. На кресле, раскидав руки по углам, лениво развалившись, смотрел на нас одним глазом и изредка икал Афоня. Вид был самодовольный — что-то тихо урча, он миролюбиво смотрел на занавеску. Потом вдруг заорал на всю квартиру — «Вот будет лето, поедем на дачу, лопату в руки…» — вошла Машка, за ней — мама в домашнем халате с бегемотиками. Димас не растерялся, продолжил дальше, несколько правда тише — «И дальше по тексту».
«Ребят, только не очень громко ладно?» — мама с укором посмотрела на Афоню. Тот попытался сделать вид, что ни капельки не пьян — подобрался на кресле, даже руки сложил на груди. Получилось не очень. Но мама была сегодня снисходительна — окинув комнату на предмет наличия спиртного, заметила краем глаза две бутылки «балтики». Повела бровью, и закрыла дверь. Наверное, это допустимая норма.
«Пива, бля!» — крикнул Афоня. Саня показал ему фак и велел заткнуться. Обиженный в лучших чувствах сделал попытку встать, но вынужден был расписаться в своей беспомощности, — запутался в руках, сложенных на груди. Посмотрел с надеждой на потолок и тихонько позвал — «Саш, иди сюда». Лыкова подошла и присела на краешек кресла. Погладила по кудрявой голове. Вздохнула. Взяла его красивые руки. Из пальцев выпал медиатор. Неслышно, на ковёр. Я поднялся с дивана и подобрал его.
«Можно я включу телевизор?» — Машке.
«Конечно» — она валялась на диване и листала журнал. Рядом сидел Саня, задумчиво смотрел на неё. Вторушъ пристроился уже у монитора, и начал увлечённо гаматься в «элмоманию». Велосипед всё время переворачивался, но это не обескураживало настойчивого ребёнка, — он вновь и вновь, с завидным постоянством, кидал головой вниз бедного байкера.
«Кого?» Я не заметил, что сказал вслух. Так бывает.
«Байкера. Нет?»
«Нет, вангера!»
«Какого Вагнера?» — я не догнал.
«Ну вангеры! Гейма такая про машинки в Униванге»
«А-а! Понял, не дурак. Дурак был бы — не понял» — перепалка сдохла. Вторушъ вперился в монитор. Мне уже лень было. Что либо делать. На экране ТВ замелькали мечи и противный голос «я буду вместо, вместо, вместо неё твоя невеста, честно…» Мне не нравятся песни, слушая которые первый раз, невольно угадываешь рифму. Это примитивизм. Нашарил на журнальном столике лентяйку, сделал громкость на минимум. Лыкова альтернативой врубила магнитофон. «Rape me» — попросил тот, и тут же получил в деку заварочным чайником. Афоня не любит Nirvana — это все знали. Поднялась Машка, подошла, ущипнула Димаса за руку и вырубила мафон. Афоня грязно тихо выругался, поднял щенячьи глаза на Лычу. Та улыбнулась и поцеловала его. В губы. Взасос. Все парни как-то синхронно отвернулись. Кроме Сани — Саня подошёл к Машке сзади, развернул её, и положил руку на шею, за волосы. Та улыбнулась, мазанула по губам, но тут же выскользнула обратно, на диван. Саня не растерялся, повернулся и пошёл к ней. Вторушу уже пофигу было, эти две пары лизались — я один был не у дел. «Он один такой на этом свете, он один такой на этой планете» — заработал Винамп. Музыка, может, и не самая удачная, но хотя бы музыка, а то мне надоело уже слушать эти причмокивания и облизывания с двух сторон. Таким мудилой себя чувствуешь. Утонув с головой в кресле, я угрюмо уставился в телевизор. Сначала ничего не мог понять, потом начали проявляться симптоматические узнаваемые моменты — логотип MTV, йогурты и реклама прокладок. Широкая синяя надпись на пол экрана — «По статистике в среднем женщина думает о прокладках 115 раз в день». Враньё с первых слов — «женщина думает». Побежали кадры заставок, и снова кто-то начал молча открывать рот.
Вторушъ нажал кнопку с квадратиком. Сидюк обречённо завизжал и выплюнул диск. Винамп сдох. Снова послышались причмокивания. Нельзя научиться целоваться тихо!? В СССР вот секса не было!
«А у тебя никакой музыки нет на винче?» — он повернулся к Машке. Я тоже. Не вовремя. Машка сказала «ой», убирая Санину руку с коленки, и переспросила «что?».
«Да нет, ничего, не отвлекайтесь» — Вторушъ понимающе кивнул; вернул шею в первоначальное положение и улыбнулся ближним уголком губ. Машка удивлённо взглянула, потом взяла Саню за руку и вышла в коридор. На кухню, наверное. Тот послушно поплёлся за ней. Хлопнул напоследок дверью.
Иногда я задумываюсь, даже поднимая ногу или вдыхая воздух. Голова немного гудела, хотелось спать. Глаза уверенно закрылись, потом слиплись и отказались работать. Впору было одалживать спички. За окном шумела листва и качались ветки корявой рябины. Балкон был завален, как водиться, всяким хламом — клюшками, листами стекла, какими-то тряпками. Ветер неслышно шевелил штору. Наверное, я вздремнул. Не знаю, сколько времени прошло. Мне показалось, что совсем немного. Заглянула Машка. В полуприкрытую дверь. Чёлка смешно прыгнула на глаза. Сдула её, потом убрала рукой за уши. «Слушай, Саня говорит, что в квартале есть горячая вода? У нас вот отключили уже как неделю» — мне, наверное. Вторушъ, по крайней мере, не отреагировал. Лыкова и Афоня лизались так увлечённо, что отвлекать их было бы беззастенчивым пижонством. Пришлось отвечать — «Да, есть. Как же вам, беднягам, без горячей воды-то?» — липовая заинтересованность. Да по фигу, как!
«Сиренево» — Машка показала язык, и убежала на кухню.
«Понятно» — сказал я телевизору. Повернул голову в сторону. Посмотрел на защитного цвета стенку. Там сверкали блики от ТВ. «Из сетки календаря выхвачен день». Красный квадратик застыл на цифре семь. Чуть повёрнутый, закрывавший горизонтальную палочку. В этом был какой-то нехороший знак. За дверью снова запиликал телефон. Я начал шарить по комнате глазами. Два кресла в разных концах: под две туши — мою и афонинскую. Диван посередине, со сбитым покрывалом. На нём cosmоpolitan. Тридцать седьмая страница. Реклама прокладок — трусики из ромашек. Что-то многовато в этот вечер женских гигиенических средств на метр квадратный. Над диваном — картина. Бурелом, на деревьях медведи. Шишкин, наверное. Спорим, что не сама повесила, а предки заставили. Приобщают ребёнка к искусству. Угол. Шкаф с книгами за стеклом. Внизу, в выемке, «лыжный» телевизор. Стеклянная дверь. За ней мелькает синий квадрат другого ТВ — в родительской комнате. Значит, ещё не спят. Снова угол. Пианино в нём, пыльное. На крышке стоит горшок с чем-то зелёным. Плющ, наверное. Не зря он так усердно распластался по всему инструменту. Вверху зелёные обои слегка отошли. Вторушинская спина и бедняга Элмо, маленькие колонки Genius. Мышка мерцает красным брюхом. Угол. Балкон. Рябина. Снова угол. Афонин. Календарь. Блин, сегодня жё седьмое! Седьмое марта! Завтра — восьмое. Достав из торбы предназначенные к «вымучиванию» листы, я быстренько пролистал: на первой странице значилось — «сценарий восьмого марта». Чуть ниже, между четырнадцатым романовским курсивом и тем же гарамондом дементьевской рукой было втиснуто два предложения — «Антонов! Только попробуй не выучить — за яйца повешу! Репетиция завтра в двенадцать». Я с опаской посмотрел на Лыкову. Она тихо шептала что-то Димасу на ушко. Тот улыбался.
«Я хочу найти сама себя
Я хочу разобраться, в чём дело
Помоги мне, помоги мне
Я хочу, чтоб моя душа тоже пела»
На экране Александр Васильев открывал двери медиатором. Достав из маленького кармашка джинс афонинский, я повертел перед глазами. Очертаниями он напоминал сердце. Слегка располневшее сердце. Полка над ТВ была заставлена книгами — серые корешки из дерматина выпирали ровными кирпичиками. Только Булгаков казался лишним — красным «Собачьим сердцем». В отличии от многих сверстников, я очень любил читать. То, по крайней мере, что можно было хоть отдалённо причислить к литературе. На Машкиных полках наличествовал стандартный набор — драконьи головы Перумова, несколько «pocket book» о похождениях Слепого и классика вроде Фицджеральда или Ремарка. Всё до отвратительности одинаково. Ни тебе Пелевина, ни Кастанеды, ни Толкиена на худой конец. Завершали блеклую полку две книги: на одной было выведено — «РАСИЗМ в североамериканских штатах», на другой золотым тиснением — «Россия». Удивительно фонетически созвучны — Россия и расизм. К чему бы это?
«Чё такое «save as» — спросил Вторуха — «сохранить как?»
«Ну ты подумай мозгой» — я был злой уже на всех без исключения (и самое смешное — без причины) -»не «сохранить как», а «сохранить жопу». От «kiss my ass». Лыкова снова увернулась от настырного Афони, и тихонько хихикнула, потом заверила Ватруху — «всё ты правильно перевёл, это Батон сегодня злой. Ему проигрывать очень не хотелось» — подумала блондинистым мозгом и добавила — «Или девушка не дала». Афоня заржал. Скрипнула дверь. Из-за неё показалась голова животного. Очень странного животного — Машкиной кошки. Странного почему: во-первых, её звали Лайма (ну явно собачье имя), а во-вторых она весила около десяти килограмм (без балды!), так что мохнатая задница свисала даже с моей широкой коленки. На коленку, собственно, кошка и влезла первым делом. Мяукнула по-хозяйски. Левая нога, естественно, лениво слезла вниз — как Афонинская с кресла. Тот улыбался во всю морду и неловко тыкался в шею Лыковой. Тонкие, водянистые, как девичьи ресницы были зашторены до упора.
«Да улыбнись ты уже» — Лыча наконец оторвалась от приставучих губ, повернулась ко мне. Грудь аквариумно заколыхалась. Без бюстгальтера она сегодня, что ли?
«Зачем?»
«У тебя такое выражение лица, будто кто-то умер» — она сморщила носик — «В конце концов все ведь видели, что это не вы слили, а Лев Алексеевич».
«Видели. Но слили мы. Да неважно. Просто плохо почему-то». Повернулся Вторушъ. На экране барахтался в конвульсиях бедняга Элмо. Я понял, что всё потеряно. Сейчас будут меня дружно утешать — ненавижу. «Я ненавижу тебя, ненавижу тебя» — какой урод включил звук!? Смотреть MTV со звуком — это извращение. Фраза не замедлила себя ждать — «Ты бледный, как поганка».
«А разве поганки бледные?» — а действительно? Интересно. Никто мне не ответил. Вторушъ и Лыча посмотрели друг на друга, удивлённо пожали плечами, и отвернулись — к монитору и Афонину соответственно. Я вздохнул.
Места не находилось.
Пришла нелепая мысль — надо срочно срубить бабла. Где угодно. Или раскрутить нашу группу, стать рок-звездой — «я затмил бы небо и, спасаясь от одиночества, открыл бы научным методом три источника творчества — тунеядство, пьянство, блядство, буги-вуги, рок-н-ролл!».
«Когда мне было семнадцать, то со мной никто не хотел трахаться. А с рок-звёздами все хотят — так мне тогда казалось» — Ширли Мэнсон, если я не ошибаюсь. Как меня всё достало! И Малейков, и эти долбанные постоянно целующиеся парочки, в школе Тася вечно пилит!
Я резко встал, и вышел из комнаты. Дверь на кухню была открыта. На пороге сидела кошка, а в кухне, на одной табуретке, лизались Машка и Саня. «Ты куда?» — бросила мне Машка, отрываясь от Саниного носа.
«Домой» — буркнул. Некрасиво получилось. Она пожала плечами, повернулась обратно. Саня подмигнул и ногой закрыл дверь.
Щёлкнул замок. В подъезде было пыльно и гулко. На перилах пришпилена старая банка из под ананасов, забросанная окурками. Спёртый воздух давил на глаза. Словно песчаные дюны по стенам лежали зеленоватыми барханами борозды от краски. Опухоль электрощита вылезала из стены серой спиной черепахи с красными буквами ЖКХ. Бетонные ступеньки окружали — сверху и снизу плавно волновались по фронтонам плиты лестниц. Я глубоко вздохнул, и, как в холодную воду, окунулся в скорость — «Быстрая походка и взгляд безумный — поэтому меня называют чугунный». Три лестничных пролёта закончились в каких-нибудь сорок две секунды. Пнув с размаху дверь, по инерции прыгнул вперёд. Мелькнула надпись «Цой — ковбой, человек мостовой». Крыльцо, окружённое металлическими перилами, сыграло роль савбуфера, смягчив приземление. Перевёл дыхание. Осмотрелся, поднял глаза на Машкин балкон. На кухне и в комнате горел свет. А чуть правее, над головой, неровной белой каёмкой было вырезано облако. «Утро натянуло кожу на глаза».

Вот чем хороша ванна — в ней голову мочить не надо. Вылезая из тёплой жидкости, пахнущей хвоей, я наскоро растёрся полотенцем, убрал волосы в хвост и вышел в коридор. В коридоре спала собака. И ладно бы одна собака. Спала вся квартира — тараканы, рыбки, кошки, мамы. Хорошо ещё, что не все в коридоре. Па со вчера уехал на дачу, захватив с собой длинные сапоги и громыхающий кузов. Завтра он будет полный грибов. А мне, как самому молодому, чистить — без вопросов и претензий. Словно немое привидение, пробежал на цыпочках до кухонной двери, больно ударившись коленом о диван. Проглотил мат, дальше двигался осторожней. В кухне тихонько играло радио — «Пять часов утра, то ли ложиться, то ли вставать пора». Я посмотрел на часы. 05.05. Тютелька в тютельку. Холодильник урчал в унисон Мошенникам, подпрыгивая на маленьких ножках во время припева. Я заглянул вовнутрь — лёд в пачке из-под сосисок обладал интенсивным колбасным запахом, от которого живот выделывал акробатические кульбиты. Смех наутро без причины это признак — всем известно. Я постарался свернуть идиотский оскал обратно в отрешённое выражение. Укутался в колючий плед, и зашлёпал босиком обратно. Где же в этой квартире есть тапки? По полу были разбросаны горелые спички и ошмётки от колбасы. Они прилипли к голым пяткам, противно щекоча пальцы на ногах. Вытирая ноги о порог, я подумал, что так и не поел. На цыпочках пробрался в комнату, стараясь не наступить на Грету. Приветственно скрипнула дверца шкафа. Кусок вспучившегося линолеума. Телефонная трубка. На рычаге. Молчит. Я поймал в непослушных ладонях серенькую мышку, и навёл курсив на время — 05.09. Всплыла дата — восьмое марта. Нарисовалась маленькая флэшка из ICQ с разноцветной ромашкой. У кого это ещё сегодня день рожденья? Я ткнул по иконке — высветилось — «Афоня. 17873». Вот и его забыл поздравить. Позвонить что ли Машке, напомнить? Тоже ведь забыли. А-а, без задницы! То есть, извините, без разницы. Хотя … рука автоматом потянулась к трубке и вслепую набрала до боли знакомый номер. На том конце зашипело и послышалось «да».
«Тань» — просяще выдохнул я в порошковый микрофон — «Ты меня извини. Я не думал, что тебе так важно. Но мне же просто не понравилось. Ты обиделась?».
«Нет» — набор электронных импульсов слогом влип в моё напрягшееся ухо.
«Значит, всё в силе? Мир, дружба, жвачка?»
«Всё в силе. Слушай, ты меня извини, просто настроение было ни к чёрту. Я сама виновата. Ты тут не при чём. Просто под руку попался. Зайдёшь ещё на чай?» — скороговоркой избитые оторванные кусочки фраз.
«Конечно. Пока немного ещё помню, поздравляю с профессиональным праздником — придумай сама, чего я тебе желаю, а я потом подпишусь»
«Спасибо. Заходи завтра вечером. Только не обижайся (как будто на вас, девушка, можно обижаться), обязательно заходи. С тебя дружба, с меня жвачка. И не вздумай тоже перекрашиваться, а то я могу в тебя влюбиться. Просто Путилина такая на самом деле дура»
«Не дура, а загадочная. Будет очень дурацко, если сейчас сказать, что я тебя люблю?»
Линия замолчала, потом прошипела трель «кукарачи». Шепнула — «Очень. Я пойду, папа пришёл. Удачного дня». Рука, сжимавшая трубку, сползла вниз. В щёку забились гудки.

В тексте использованы цитаты из творчества следующих рок-групп и попсовых исполнителей: Ритм-У, Б.Т.Л.Т., Чугунный Скороход, Дэцл, Кирпичи, Звери, Сплин, Танцы Минус, Кино, D.O.B., Jane Air, Nirvana, Garbage, Крематорий, Любовные Истории, Наташа Королёва, дискотека Авария, Глюкоза, Отпетые Мошенники.

http://www.stihija.ru/cgi-bin/view_new.pl?id=4022&db=k_prz&lines=20&page=1&sorting=author